Еще в ноябре с участием офицеров батальона задушена семья в той же деревне. Лично я задушил веревкой местного старосту, а его мать задушили майор Жан Першегю и лейтенант Франсуа-Мари Граве. Трупы мы раздели и опять бросили в колодец. При убийстве семьи старосты присутствовали офицеры гвардейской артиллерии Луи Ле Пен и Альбер де Морсиньяк, которые помогали раздевать убитых и грузить изъятые продукты в телегу.
В середине ноября солдатами батальона в деревне Завершье в одну ночь были задержаны 8 беженцев от французской армии, временно проживающие в деревне Завершье. Все эти беженцы отведены к деревенскому колодцу и задушены. Лично я задушил одного из них, майор Першегю тоже одного, лейтенант Франсуа-Мари Граве задушил двоих, а остальные убиты егерями батальона по приказанию вышеупомянутого майора Першегю. Все трупы нами были раздеты и брошены в колодец.
В декабре 1807 года в деревне Ополь были задержаны две семьи беженцев — одна в составе 6 человек, другая — 9 человек. В их задержании я принимал участие, а кто расстреливал, не знаю. Снятая с трупов одежда распределялась среди офицеров батальона или разыгрывалась в карты.
В середине декабря 1807 года были задержаны 6 крестьян среднего возраста, больные неизвестной болезнью. Все они были отведены к колодцу и там заколоты штыками. Убивал ли их майор Жан Першегю, не помню, но командовал именно он.
Примерно в январе 1808 года вечером меня вызвал к себе командир батальона майор Першегю, и когда я пришел, то застал командира нашего полка полковника Робера Ванно. Полковник мне сказал, что сейчас мы поедем в имение не успевшей сбежать графини Браницкой и там допросим ее. Причин такого приказа я уточнять не стал, и мы поехали. В имении забрали графиню, отвезли в лес, там майор Першегю и полковник Ванно ее задушили, после чего я ее раздел. Труп бросили в лесу, а одежду с нее я отдал лейтенанту Франсуа-Мари Граве.
Вопрос:За что вы убивали невинных людей?
Ответ:Я их убивал по приказу командира батальона и командира полка, без всяких колебаний, и меня не интересовало, в чем заключалась их вина перед императором Наполеоном Бонапартом и Французской империей.
Записано с моих слов верно, мне прочитано, в чем и расписываюсь: лейтенант Антуан де Перпиньяк.
(Допрос закончен в 15 ч. 30 мин.)».
Император с отвращением отбросил бумагу. Русский царь сам виноват в гибели своих подданных! Ведь именно он приказал вывезти с пути Великой армии все население и все припасы. Если кто-то остался, то это вина исключительно русского правительства и их же недоработка. И потом… цивилизованная война не подразумевает тактику «выжженной земли», так вообще никто не воюет! Неужели бы французы стали убивать крестьян из-за нескольких мешков зерна, если бы оно имелось в достатке? Варвары… скифы…
Но подписывать смертные приговоры все равно придется, как и присутствовать при их исполнении. Положение обязывает, оно попросту вынуждает подчиниться грубой силе. Иначе можно распрощаться с далеко идущими планами. Не время пока возражать.
В следующем листе похожий протокол допроса, только имена и названия деревень другие. Ага… среди вменяемых преступлений появилось людоедство — солдат убил и съел собственного командира. Этот приговор можно подписывать со спокойной душой.
Третий протокол… четвертый… пятый…
Вышедшего от императора капитана окликнул посыльный из штаба дивизии Тучкова, о чем говорила красная повязка на руке:
— Ваше благородие, капитан Нечихаев просил вас зайти к нему в любое удобное время. Лучше всего прямо сейчас.
Павел Сергеевич улыбнулся, показывая, что оценил шутку. Он и сам собирался обсудить с Михаилом Касьяновичем кое-какие вопросы, так что просьба оказалась весьма своевременной. В запасе есть два часа, и пока французский император изучает бумаги, можно сходить.
— Проводишь?
— Так точно, ваше благородие!
От кабинета Наполеона до штаба Красной Гвардии пять минут быстрым шагом — Тучков не хотел выпускать императора из поля зрения и всегда размещался поблизости. Или наоборот, определял Бонапарта рядом с собой, но не признается в этом из соображений вежливости по отношению к союзнику.
Нечихаев встретил капитана горячим чаем с баранками. В войсках давно вошли в моду «кутузовские» самовары емкостью в два стакана, а у практически непьющего гусара таковых имелось две штуки. Второй — наградной, с памятной гравировкой на блестящем боку.
— Присаживайтесь, Павел Сергеевич.
— Спасибо, Михаил Касьянович, — капитан налил себе чаю в стакан с подстаканником и придвинул поближе блюдечко с медом. — Все же не можете привыкнуть к сахару? Это вы зря, уж поверьте специалисту.
— Я разве спорю? — улыбнулся Нечихаев.
Да, капитан Воробьицкий знал, о чем говорил. Будучи одним из энтузиастов выведения сахарной свеклы, он до войны смог составить достойную конкуренцию продукции французских колоний и в компании еще пятерых малороссийских промышленников почти монополизировал оптовую торговлю. И при этом опытный офицер, послуживший у самого Суворова по интендантской и квартирмейстерской части и не имевший нареканий со стороны генералиссимуса.
Что еще про него сказать? Умен, расчетлив, честен в картах, склонен к философским размышлением за трубкой и хорошим коньяком, богат. Собственно, и в армию из отставки вернулся добровольцем, дабы отличиться и получить причитающиеся орденоносцу льготы по налогам. Выражал недовольство штабной должностью при французском императоре, поэтому предложенный Нечихаевым прожект принял с воодушевлением.
— Какие-то вопросы, Михаил Касьянович?
— Вот, — на стол перед капитаном лег плотный конверт. — Доклад лейтенанта Фролова, одного из сопровождающих Бобруйский полк офицеров. Что вы на это скажете?
Павел Сергеевич достал бумагу и пробежался взглядом по неровным строчкам. Ну и что в докладе из ряда вон выходящего? Французы постоянно грызутся между собой, и убийство какого-то там Жан-Луи Гастона вряд ли можно назвать выдающимся событием. Рядовых в бывшей императорской гвардии много, и одним больше, одним меньше…
— Но это еще не все?
— Да, не все, — подтвердил Нечихаев и достал следующий пакет. — А вот доклад лейтенанта Самохина, присланный два дня назад. Обратите внимание на фамилию француза.
Ага, вот это уже серьезно. Некий Жан-Луи Гастон сообщил русскому офицеру о переданном Наполеону Бонапарту письме, а на следующий день был задушен неизвестными и выброшен за борт. Падение тела в воду заметили часовые на соседнем корабле, так что замаскировать преступление под дезертирство злоумышленникам не удалось.
— Однако…
— Вот именно, — кивнул Нечихаев. — Вы уверены, Павел Сергеевич, что наш почтальон отдал императору именно наше послание, а не какое-либо иное?
Воробьицкий потер переносицу, что случалось с ним при сильном раздумье:
— А куда ему было деваться? Или пойти под трибунал, что гарантировало веревку, или согласиться с предложением.
— Не слишком ли легко и быстро согласился?
— У него был выбор? — вопросом на вопрос ответил Павел Сергеевич и тут же дополнил: — Хотя наша убедительная просьба вполне могла соответствовать его собственным планам. Можно сказать — удачно наложилась на них. Или он действовал по указаниям, а бонапартистский заговор существует независимо от него. Дело темное.
— Что будем делать? Через три дня флот выходит в море.
— А если… — Воробьицкий в задумчивости завязал узлом чайную ложку. — Если ненавязчиво посоветовать Наполеону в первую очередь бросить в бой гвардию?
— Бобруйский полк?
— Да, его. Понимаю, что от решения императора ничего не зависит, но выйти с этим предложением на Тучкова он может?
— Может, — согласился Нечихаев. — Но как организовать сей спектакль?
— Мытьем и катаньем, — улыбнулся Павел Сергеевич. — Сейчас же и займусь.
Два часа, проведенные за изучением протоколов допросов и подписанием смертных приговоров, тянулись бесконечно долго, и Наполеон с нетерпением ожидал появления старшего адъютанта. Нетерпение выражалось в бесцельном хождении по кабинету и в ненавидящих взглядах, бросаемых на злополучную папку с документами. Бросить бы ее в огонь!