Когда я рассказал в редакции об этом случае — весь день во всех углах стоял гомерический хохот.
Братья пришли ровно через четыре дня.
— Здравствуйте, — сказал Бенцион. — Как поживаете? Нечего сказать — большой город Санкт — Петербург. А?
— Нечего отнимать время у них, — перебил его деловым тоном Абрам. — Вынимай стихи!
Оба, как по команде, вынули из карманов по пачке стихов и положили передо мной.
— Эти еще лучше, чем те, — сказал Бенцион.
— Ого! — захохотал Абрам, подталкивая ободрительно брата в бок. — Гораздо более!
Я развернул одну пачку, с тайной бессмысленной и беспочвенной надеждой — найти в ней что — нибудь мало — мальски годное для печати.
Первое стихотворение начиналось так:
— Хорошо, — нерешительно сказал я. — Зайдите через неделю. Мы их прочтем, посоветуемся.
— А? — торжествующе вскричал Абрам, подмигивая Бен— циону. — Уже нас читают! Уже об нас советуются. Недурно, а?
— У вас еще есть деньги? — спросил я Абрама.
— Есть, — отвечал он, — но по лицам братьев я видел, что денег у них нет.
Чтобы не слышать возражений, я сказал:
— Получите деньги! Это так принято. Всякий писатель, давая вещь для печати, еще раз получает аванс.
— Хорошее дело быть писателем, — удивился Бенцион. — Какой дурак Гришка Конухес, что он сидит в своей галантерее! Что такое, я спрошу вас — галантерея в Сте— панцах?.. Ха — ха!
Они раскланялись и ушли, а я схватил сам себя за волосы и заскрежетал зубами.
Через неделю они опять пришли, взявшись под руку, сияющие, полные самых радужных надежд.
— Ну?
— Пока ничего, — пожал я плечами. — Деньги у вас есть?
— Нет, — покачал головой Абрам. — Деньги мы у вас больше не возьмем. Мы узнали: таких правилов нет — чтобы деньги брать, да брать, а что же дальше?
Опустив голову, Бенцион тихо добавил:
— Ну, нам некоторые тут знакомые сказали, что стихи наши не такие гениальные, как мы думали.
Сердце мое сжалось.
— Ну что вы! Стишки ничего себе, да только…
В это время у меня сидел заведующий нашей конторой — грубоватый, мрачный старик.
— Да что, в самом деле, — стихи да стихи! Стихов у нас и так — хоть залейся!.. Вы бы лучше объявление хорошее принесли.
— Объявление? — удивился Бенцион. — Какое?
— Публикацию от какой — нибудь фирмы для нашего журнала. А то стишки — эка невидаль!
Братья стояли молча. Вздохнули и дружно сказали друг другу:
— Ну, идем.
— Ну, идем.
— Возьмите еще аванс, — крикнул я, хватая Бенциона за руку.
Он деликатно высвободился и ушел.
Однажды, когда я сидел, полный черных мыслей о своем легкомысленном поступке и о судьбе исчезнувших братьев, ко мне постучались.
— Ну? Кто там?
— Извините, — сказал Бенцион, протискивая вперед Абрама. — Мы еще раз к вам. Вот: не надо ли?
Протиснутый вперед Абрам положил мне на стол какую— то бумагу и застенчиво отскочил. Его место занял Бенцион, положил какую — то бумагу и, глупо улыбаясь, тоже отскочил.
— Еще стихи, — усмехнулся я про себя и — робко заглянул в подсунутые мне бумаги…
— Что это?
— Объявления, — ухмыляясь, сказал Бенцион. — Вы хотели иметь объявления, так мы вам достали. Он — табачная фабрика, а я — корсеты и «друг человека — желудок».
Фирмы были солидные. Я позвал заведующего конторой и дал ему принесенные объявления.
— Молодцы! — похвалил их старик, будто они именно и сделали то, что от них требовалось. — Так и надо!
Тащите еще. Принесли вы, приблизительно, полтораста двойных — значит, следует вам около 22 рублей, что ли. Хотите получить?
Глаза Абрама сверкнули голодным огоньком, но он потушил его и, опустив голову, сказал:
— Мы должны.
— Должны, — как эхо, подтвердил Бенцион. — Ой, мы еще много должны!
— Пустяки. Это был аванс, — усмехнулся я. — Выдайте им. После сосчитаемся.
Братья просияли, подтолкнули друг друга, засмеялись и вышли вслед за стариком.
Я чувствовал себя на седьмом небе.
Изредка я наводил в конторе справки об удивительных братьях Самуйловых. Мне сообщили, что сначала они показывались редко, объявления, очевидно, давались им туго, но потом — способности экс — поэтов развернулись пышным цветком.