Он стал мечтать о том, что хорошо бы незаметно перерезать проволоку для электрического освещения или чтобы музыканты вдруг почему — либо отказались играть.
— Не желаем, мол, играть для разных дураков!
Жизнерадостный Монументов проходил мимо угрюмого Катушкина под руку с голубенькой барышней и говорил ей:
— Как это красиво все: и этот благотворительный бал, и прекрасная музыка, и веселые, изящные танцующие.
Потом он увидел желтое сердитое лицо Катушкина, и ему захотелось чем — нибудь развлечь этого мрачного, неподвижного старика. Ласково улыбнувшись ему, он вынул из мешочка остаток конфетти и игривым жестом избалованного шалуна осыпал целым дождем голову Катушкина.
Монументов и голубенькая барышня последовали дальше, но через три шага их догнал страдальчески — злобный голос:
— Милостивый государь! Этто… этто… неслыханно!! Этто…
Влюбленные обернулись, и Монументов в упор столкнулся с исковерканным злобой и бешенством, потемневшим лицом Катушкина.
— Что вам угодно? — изумленно спросил он.
— Как вы смели оскорбить меня действием? — прошипел Катушкин.
— Я, вас? Боже ты мой! Чем?
— Зачем вы швырнули мне в физиономию какую — то бумажную дрянь? Что я вам сделал?
Голос его стал визгливым и плачущим. Нижняя губа прыгала, угрожая каждую минуту отвалиться совсем.
— Помилуйте! Какая же это дрянь… — сконфузился Монументов. — Это конфетти. На балах существует такой шутливый обычай: осыпают этими кружочками друг друга.
— Не желаю я ваших дурацких обычаев! — шипел Катушкин, трогая потихоньку висящую на нитке пуговицу — Вот есть бальный обычай: скакать козлом на потеху добрым людям или развратно целоваться за портьерой? (голубенькая барышня краснела) — так вы и мне прикажете скакать подобно млекопитающему козлу или лизаться за портьерой? Не желаю — с! Не желаю — с!
Вокруг них стала собираться любопытствующая публика.
— Чего же вам от меня надо? — спрашивал красный как рак Монументов. — Если желаете, я могу извиниться!
— Ага! Теперь извиниться! Обидят человека, наплюют, оскорбят действием человека, а потом — ах, извините, пожалуйста! Не нужно мне ваших извинений! Я этого дела так не оставлю.
— Чего же вы от меня хотите?
Катушкин обвел покрасневшими от злости глазами собравшуюся публику и поманил пальцем распорядителя вечера, беспокойно прислушивающегося к спору.
— Г. распорядитель! Надо мной учинено насилие… Будьте добры пригласить г. околоточного для составления протокола.
Распорядитель смущенно потер затылок и сказал, беря Катушкина за пуговицу:
— Ради Бога, успокойтесь! Пожалуйте в контору, там полиция сделает все по закону.
— Что вы делаете?! — завизжал Катушкин. — Смотрите! Вы мне чуть не оторвали пуговицу! Смотрите — на ниточке держится! Что же это? Уже и показаться нельзя на люди! Один бросает в физиономию какими — то… предметами, другой отрывает пуговицы! Не желаю в контору! Меня здесь оскорбили — пусть здесь и составляют протокол.
Шум разрастался.
Музыка замолкла на полуноте.
Танцующие приостановились и потом сбились в кучу около голубенькой барышни, которая билась в истерике.
Быстрыми шагами в зал вошел околоточный, сопровождаемый двумя городовыми.
— Господа! Прошу разойтись. В чем здесь дело? Вы говорите: он оскорбил вас действием? Ваша фамилия, господин?
— И этого запишите! — визжал Катушкин. — Они здесь все одна шайка. Тот мне чуть не оторвал пуговицу, необходимую для соблюдения приличия внешности костюма, а этот бросал в лицо какими — то твердыми предметами. У меня есть свидетели, г. околоточный! Что же это такое? Сегодня он в меня бросил твердым предметом, а завтра бросит бомбу или какое другое взрывчатое вещество. А эта девица в голубом платье, которая притворяется плачущей, — его сообщница, г. околоточный. Не — ет! я этого дела так не оставлю!
Катушкин визжал, хватался за лицо, которое, как он уверял, было ушиблено, и тер щеку носовым платком до тех пор, пока она действительно не стала производить впечатления ушибленной…
Домой чиновник Катушкин ехал удовлетворенный, без прежнего желчного чувства к танцующим и жалости за истраченный на вход рубль. И даже оторвавшаяся — таки в конце концов пуговица — не оставила в его душе тяжелого, неприятного осадка.
ИСТОРИЯ ОДНОГО РАССКАЗА
18—го декабря 1903 года Василий Покойников принес в редакцию газеты «Вычегодская Простыня» свой первый рассказ «Рождественская ночь».