Печатали.
Жена очень гордилась Василием, и талант его вызывал в ней сладкий, благоговейный ужас. Любила она мужа главным образом за ум и талант, читая его произведения всегда со слезами на глазах.
Русская революция не застала Василия Покойникова врасплох. Он, не растерявшись, превратил домик вдовы в покинутую конспиративную квартиру, облачил постаревшего и разочарованного жизнью Митьку Вампира в гороховое пальто, и бывший преступник с той же присущей ему экзальтацией выручал вдову из разных бед, как и раньше…
Жена молилась на своего мужа.
Однажды, в осенний вечер, Покойников стоял около отрывного календаря и, отворачивая листки, искал праздника, хотя бы и не такого большого, как Рождество или Троица.
Жена тут же перелистывала старый — престарый иллюстрированный журнал, который она, роясь от скуки в книгах мужа, обнаружила на чердаке.
Переворачивая рассеянно пожелтевшие страницы, она остановила взгляд на каком — то рассказе и стала пробегать его. Рассказ назывался «Рождественское преступление каторжника»…
И вчитываясь в него, жена литератора неожиданно побледнела… и к концу — бледнела все более и более…
Она постепенно узнавала и домик на краю города, и мерзнувшую голодную вдову с малюткой дочерью, и каторжника, которого хотя и звали Петькой Коршуном, но он, по своим поступкам, с утомительной последовательностью напоминал Митьку Вампира…
Дочитав до последней фразы:
«Мятель свистела»…
Жена опустила на руки голову и тихо беззвучно заплакала.
Она плакала о своей загубленной жизни, тосковала по рухнувшем мираже, по разбитом идеале, который теперь, не видя происходящего, стоял с нахмуренными бровями около календаря и подбирался незаметно к Рождеству.
ПЕРВЫЙ ДЕБЮТ
(РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ)
Настроение на этом собрании было какое — то особенное, приподнятое.
Старый, пыльный чердак, заваленный массой разного хлама и украшенный красивыми гирляндами тяжелой от пыли паутины, давно не видел такого оживления и подъема духа.
Первым говорил самый почтенный из всех призраков, — призрак старого повесившегося нотариуса.
— Милостивые господа! — начал он. — Сегодня мы имеем юридическое и моральное право исполнить наше главное назначение, — явиться людям, живущим в этом доме, и хорошенько напугать их. В качестве юриста я, не останавливаясь на моральной стороне дела, укажу на наше юридическое право: сегодня наступит знаменитая, популярная среди призраков ночь, ночь под Рождество, и мы будем большими дураками, если не воспользуемся хорошенько этим прекрасным случаем. Моральное освещение нашего предполагаемого предприятия я предоставляю моему уважаемому соседу, отцу дьякону.
Призрак дьякона крякнул и сказал:
— Одобряю! Прихожане погрязли в грехах и забыли о будущей жизни… Да… это самое… надо им сделать тонкий намек на это толстое обстоятельство.
Дьякон прислушался к вою ветра в трубе, потрогал свою печень и со щемящей тоской в голосе добавил:
— Сколько они этой водки вылакают за праздник — уму непостижимо!
Призраки притихли, грустно поникнув головой.
Желая нарушить печальное молчание, призрак коммивояжера поднял голову и сказал:
— А за границей мы уже являлись…
— Что?
— За границей, говорю, наш брат уже отпраздновал эту ночь.
— Почему?
— Как же! У них на тринадцать дней раньше. По новому стилю. Я был в Берлине, там являлся, теперь здесь буду.
Все с завистью посмотрели на расторопного коммивояжера, а нотариус сказал:
— В сущности, вы, как русский подданный, не имеете права являться в Берлине. Вас могли за это притянуть… Бррр… как воет ветер!
Приютский мальчишка, хлебнувший, в свое время, под горячую руку уксусной эссенции, посмотрел в темный, не освещенный луной угол и прошептал:
— А мне, дяденьки, страшно чивой — то!
Нотариус обернулся к нему и сухо спросил:
— Ты — первый год?
— Первый.
— Сам?
— Сам. Хозяин шпандырем уж оченно дубасил.
— Причина, положим, глупая. Но являться тебе все — таки нужно… Господа, разрешите поставить на очередь вопрос: кто к кому в этом доме желал бы явиться?