- Такого финала я не ожидал! Поедем на место происшествия!
Газик помчался к месту катастрофы. Подавленный, я за всю дорогу не промолвил ни слова. Молчали и другие. В нашей бешеной гонке, в сущности, не было никакого смысла. Когда мы вышли из машины на широкую поляну, то увидели только разбросанные вокруг мелкие обломки самолетов. [107]
И вдруг послышался чей-то голос:
- Товарищ полковник, разрешите доложить. Задачу не выполнил.
Я повернулся и увидел - передо мной стоит лейтенант Игнатов.
- Гриша, ты ли это? Живой!
Напрягая все силы, перепуганный и бледный как мертвец, летчик пытался стоять навытяжку.
- Как ты спасся, человече?
Игнатов, потрясенный случившимся, стоял передо мной словно оглушенный, ничего, казалось, не понимая.
- Ты слышишь меня, Игнатов? Как ты спасся?
- Я катапультировался, товарищ полковник.
- Как это катапультировался? Ты сам не знаешь, что говоришь! Просто ты вылетел из самолета.
- Не знаю, товарищ полковник. Ничего не помню, - бормотал Игнатов.
- Иди в газик, отдохни и приди в себя! - Я проследил за ним глазами: он шатался как пьяный. - Неужели такое возможно? - не скрывая изумления, спросил я.
- Такое бывает только один раз на миллион случаев. Он действительно не знает, что с ним произошло. В момент столкновения Игнатова выбросило из машины. А парашют раскрылся сам. Игнатову выпало счастье остаться в живых…
- Чтобы его судили?…
Вскоре все выяснилось. Оказалось, что командование «восточных» решило в последний момент устроить эффектное зрелище и отдало приказ о вылете реактивных самолетов…
7
За несчастный случай с Игнатовым лично я не нес ответственности, но не следовало оставлять без последствий вину его непосредственных командиров. Мы еще не пришли в себя после происшествия с Игнатовым, как на нашу голову свалилась новая беда.
Однажды ко мне в кабинет неожиданно вошел Стефан. Он выглядел как много ночей не спавший и истощенный человек или, точнее, как больной, который, собрав последние силы, поднялся с постели. Он едва держался [108] на ногах и, не проговорив ни слова, тяжело опустился в кресло. Стефан едва дышал, а я боялся даже спросить, что случилось. Я все еще находился под тяжелым впечатлением от происшедшего с Игнатовым и опасался, что Стефан, возможно, пришел с новым известием подобного рода. Но все же одному из нас нужно было начать.
- Что с тобой происходит, браток? - спросил я.
- Браток, говоришь? Сейчас ты или откажешься от такого брата, или полюбишь его еще сильнее.
- Да что случилось?
- Я возвращаюсь из Софии. С поезда прямо сюда.
- Из Софии? Что ты делал там? - с еще большим недоумением продолжал я.
- Дай мне стакан воды! - попросил Стефан.
Он пил медленно, с трудом, маленькими глотками, а взгляд его. блуждал, и перед каждым глотком Стефан глухо ронял несколько слов.
- Меня… срочно вызвал… инспектор. Я выехал… вчера утром. Предчувствовал, что все это… не к добру.
- Ну что ты там мог предчувствовать, Стефан? Для меня все это как гром среди ясного неба, - подсел я к нему.
- Помнишь, когда я прибыл сюда для освоения штопора, ты тоже спросил, что со мной? Я скрыл тогда от тебя. Не думал, что дело повернется так серьезно. Какие только обвинения не обрушивались на мою голову! Я чувствую, что сойду с ума. Сначала все показалось мне таким глупым, смешным, я даже считал ниже своего достоинства вступать с кем-нибудь в споры. Но сейчас, сейчас, когда они хотят представить меня чуть ли не… Это меня просто убивает! Если бы ты только мог себе представить, что я пережил! Целых десять часов он допрашивал меня у себя в кабинете и ни разу даже не предложил сесть.
Встретив сочувствие у самого близкого друга, Стефан мало-помалу начал вновь обретать душевное спокойствие.
- Какими он располагает фактами, чтобы тебя так допрашивать?
- Никакими. У меня безупречное прошлое, и если он будет еще сто раз меня допрашивать, все равно не обнаружит во мне опасного врага. Но я не понимаю: [109] из-за чего все это началось, чего хочет от меня инспектор? Ведь он вчера видел меня впервые, а все обо мне знает только в извращенном виде. От него я услышал о себе самые неприятные вещи. Как только он меня не называл - карьеристом, тираном, авантюристом.
- Ты карьерист и авантюрист? Дорогой мой, ты страдаешь из-за своей доброты. Тебя оклеветали.
- Это уж точно, браток! - вздохнул Стефан. - Мало внимания я обращал на то, что делается на земле, весь жил небом. Когда на земле меня уж совсем донимали всякими кознями, я спешил улететь в небо и там хоть немного освободиться от своих забот. В нашей летной профессии столько силы и чистоты! Она как будто мгновенно дает тебе крылья, и ты, освободившись от житейской суеты и столкновений с ничтожествами, целиком попадаешь к ней в плен. Там человек еще сильнее любит жизнь и с чистой верой воюет за красивое настоящее и прекрасное будущее. Не знаю, случалось ли с тобой подобное? Не могу себе представить, как бы я жил, если бы у меня отняли небо! Тогда со мной было бы покончено.
- Что такое ты говоришь?
- Не хочу тебя обманывать, друг: к тому идет дело.
- Эту мысль выбрось из головы! Слышишь?! - встряхнул я его за плечи.
Мысль о расставании с небом снова ввергла Стефана в отчаяние.
- Не бывать тому, что задумал инспектор!-сурово и гневно, подчеркивая каждое слово, сказал я. - Этому не бывать! Землю перевернем, но этого не допустим! Пойдем к генералу Захариеву. Поверь мне, он докопается до истины.
Больше Стефан не смог себя сдерживать и, спрятав лицо в ладони, расплакался. Трудно и мучительно было смотреть на то, как плачет офицер.
- Ну хватит! Все будет в порядке, все встанет на свои места.
- Ты мне подарил искру надежды, и я расчувствовался. Дай мне успокоиться! Это не проявление слабости. Если бы это была слабость, то я расплакался бы перед инспектором. Там я держался достойно, как и подобает летчику. Но здесь, у тебя, - другое дело, ты мне [110] подаешь руку, и я верю, что правда восторжествует. Слезы летчика - это не обычные слезы!
- Стефан, слезы летчика не проявление слабости. Его слезы - это крик души человека, борющегося за правду. Летчик плачет и тогда, когда при овладении небом теряет товарища. Его слезы - это бурное проявление души, готовой бороться, отстаивать правду! Помнишь, как мы хоронили Валентина? Никто не смог произнести надгробное слово - все плакали. И те слезы все мы приняли как клятву продолжать общее дело до конца! Я буду рядом с тобой при всех обстоятельствах.
- А сейчас я пойду, чтобы тебе не мешать, - поднял голову Стефан.
- Я тебя провожу. Не надо ехать поездом. Тебя отвезут на моей машине. И еще вот что: жене ни слова, нет смысла ее тревожить.
- Она ни о чем не узнает.
В тот день я отложил множество своих дел, потому что хотелось побыть одному. Я отнесся к своему самому лучшему другу по-товарищески и остался доволен тем, что он ушел обнадеженный, но, когда я заперся в своем кабинете, меня начали донимать черные мысли, доставлявшие беспокойство. Имело ли смысл, например, уверять Стефана в том, что я смогу его защитить? Пока что опасность исходила от инспектора, и те, кому он угрожал, шансов оправдаться, как правило, не имели. Несколько лет назад инспектор проводил полеты, во время которых один из самолетов из-за крайне плохой организации посадки почти полностью уничтожил целое стадо овец. Этот случай так и остался в истории авиации под названием «овечья история». На совещании генерал Захариев, желая извлечь урок из этого происшествия, довольно остро съязвил: «Инспектор, как Дон-Кихот, сражался со стадом овец». А тот поклялся: «Покуда жив буду, этих слов Захариеву не прощу!» Возможно, в тот момент и зародилась та неприязнь, которую инспектор уже открыто проявлял по отношению к генералу Захариеву.