- Сказал, что я не должен на него сердиться. Сказал, что в такую метель должен летать он.
- Вот всегда он такой, этот Содев! - пожал плечами Семко. - За товарища готов и жизнь отдать!
Один за другим летчики вернулись в землянку. А ветер все усиливался и усиливался. Темное зловещее облако закрыло небо над равниной, и из него повалили густые хлопья мокрого снега. Дежурные летчики и техники начали волноваться. А удастся ли Содеву в такую погоду отыскать свой аэродром? Все расселись на нарах и приумолкли. Прошло полчаса, а шума двигателя самолета так никто и не услышал. Все закурили, и облака дыма скрыли лица людей, на которых явственно проступали признаки тревоги.
- Черт побери, мне это не нравится! - заявил Семко, погасив недокуренную сигарету. - Давайте запросим командный пункт!
Варбанов поднял трубку телефона и спросил дежурного, почему все еще не возвращается командир.
- С ним потеряна связь пятнадцать минут назад! - сообщил он, ударив кулаком по столу. - Может быть, он сел на другом аэродроме?
- Глупости! - сквозь зубы ответил Семко Цветанов. - Содев не может заблудиться.
- Тогда что же с ним произошло?
- Что, что! Что-то случилось.
Никто не решился произнести вслух то, о чем все подумали.
В ту ночь никто в землянке не лег спать. Больше всех переживал Варбанов. Он впал в уныние. Его мучила навязчивая мысль, что в ту ночь капитан Содев подарил ему жизнь, пожертвовав своей. А может быть, не нужно было, вовсе не нужно было им меняться местами? Снова наступит весна, заколосится золотая пшеница, и никто уже не увидит, как все дальше и дальше в это ароматное желтое море уходят мужчина и женщина, прислушиваясь к таинственному шепоту поля и своих сердец. Варбанов вздрогнул. Как же Содев мог забыть об этой золотистой пшенице?…
Резко зазвонил телефон. Все невольно вздрогнули. [144]
С командного пункта сообщили, что, по всей вероятности, самолет капитана Содева потерпел аварию.
- Да! - глухо простонал Семко Цветанов. - Какая бессердечность! И мы знали, что этим кончится, но не смели произнести это страшное слово.
- Но кто-то должен же его произнести, - вмешался чей-то голос.
- А лучше бы промолчать. Когда люди оплакивают героев, они тем самым оскорбляют их величие. Наши слезы могут только оскорбить его память.
* * *
Обо всем этом мне рассказали другие летчики, но так как этот случай весьма характерен для того, что мы переживали в те годы, то мне хочется надеяться, что читатели извинят меня.
Говорят, что землянка на аэродроме в Д. сохранялась до недавнего времени. А лет с тех пор прошло уже много. И как только соберутся вместе летчики, прожившие в ней в общем целых четыре года, разговор непременно заходит о тогдашнем их командире. И непременно кто-нибудь вставит: «А мог бы остаться жив, если бы в ту ночь наплевал на собственную совесть и не сел добровольно в самолет». Непременно вспомнят и о его молодой красавице жене, которая единственная не поверила в то, что он погиб. До самого последнего времени она жила надеждой, что ее муж жив. И не пожелала, чтобы кто-то другой заменил ей дорогого и любимого человека. Все ждала, что он вернется и они снова, как прежде, отправятся на прогулку в поле золотистой пшеницы.
5
Полеты самолетов-разведчиков продолжались с той же методичностью. Противник по-прежнему использовал полеты на небольших высотах в лунные ночи. Он пока не встречал серьезного отпора, и это поощряло его наглые, вызывающие действия. А мы не располагали радиолокационными установками и пытались обнаружить его примитивными средствами. Именно поэтому нарушители границ рассчитывали на то, что им повезет и удастся избежать встреч с реактивными самолетами. Погоня по [145] всему небу за самолетами противника утомляла летчиков. Ни днем, ни ночью им не удавалось приобщиться к тем радостям, которые предлагала весна. Старшие офицеры обучали младших и одновременно с этим несли боевые дежурства. Для наших пилотов подобное напряжение оказалось свыше их сил. Часто люди, обессиленные, валились прямо на траву и засыпали мертвым сном. Однажды целый час мы искали Соколова. Кричали, свистели ему, нажимали на клаксоны машин, а он блаженно спал в траве, не подозревая, что весь гарнизон поднят на ноги, чтобы разыскать его. А когда Соколова разбудили, он так и не смог вспомнить, когда пришел туда, когда улегся на траву. Несмотря на это, летчики иногда нарушали приказ, но никто их не осуждал, потому что то, что делали они, было выше человеческих возможностей.
На аэродроме в М. проводились очередные ночные полеты с молодыми летчиками. В эту предутреннюю пору все - от командира до телефониста - чувствовали, что валятся с ног от усталости. Савва Нецов уже совершил двадцать четыре вылета. Он уже не мог найти в себе силы, чтобы вылететь снова. У него слипались глаза, и он дремал стоя, а все, что происходило перед ним на плацу, казалось сном. Летчик, с которым ему предстояло летать, дергал за локоть своего товарища и испуганно шептал: «Он спит!» Савва слышал, о чем друзья так тревожно перешептываются, но как будто не понимал, чем вызвана их тревога. Он только время от времени открывал глаза и как-то наивно улыбался. Он хотел подойти ко мне и попросить дать ему возможность хоть немного отдохнуть. А я запальчиво и воодушевленно разговаривал о чем-то с группой летчиков. Савва пытался меня слушать, но, хотя до него доносилось каждое мое слово, ему никак не удавалось запомнить хоть одно из них, они просто ускользали от него, как угри.
Я замолчал и посмотрел на него. Ведь по себе знал, что значит двадцать четыре вылета подряд, и ни в коей мере не удивился тому, что летчик устал. Но мне некем было его заменить, а отменить полет я тоже не мог. Нецов всем своим видом словно бы хотел сказать: «Не могу больше, браток!» А я в ответ: «Вижу, браток, но что делать. Попытайся еще раз, и потом сразу же станет легче». [146]
Наш молчаливый разговор был непонятен присутствовавшим при этом курсантам. Если бы курсанты догадались, что с ними летают люди, исчерпавшие до конца свои силы, они не очень-то уверенно чувствовали бы себя в кабине.
И Нецов в двадцать пятый раз сел в самолет. Но какой это был полет! Нецов сидел сзади, а обучаемый - спереди, и каким-то чудом оба остались живы. Нецов время от времени бился головой о стенку кабины, чтобы избавиться от приступов сонливости. Когда он всматривался в звезды, ему тотчас же в полусне виделись каштаны на Русском бульваре в Софии, и он никак не мог понять, как ему удается одновременно находиться и среди звезд, и под каштанами.
Нецов протирал глаза, ругал себя самого за то, что видит сны, прислушивался к равномерному гудению двигателя и пытался угадать, в каком направлении летит самолет. Ругань ему не помогала. Видения не прекращались. Толпы девушек в пестрых платьях шли и шли под каштанами мимо него, а звезды кокетничали одна с другой.
Вдруг откуда-то появилась жена. Она, сердясь, грозила ему пальцем. Наверное, пыталась внушить мужу, что нечего ему заглядываться на звезды. Впрочем, нет, не совсем так. Просто за несколько дней до этого они немного повздорили. У них родилась дочь, а он не смог выкроить время, чтобы зайти в родильный дом. Жена, конечно, не могла представить себе, что это такое - двадцать пять вылетов в день. И наверное, так никогда и не узнает. Двадцать пять - это совсем небольшая цифра. Ведь это не тысяча, не миллион!
А именно во время двадцать пятого вылета, он, Савва, мог погибнуть. К счастью, все обошлось легким повреждением самолета. Молодой летчик неплохо управлял самолетом, но посадить самолет точно на взлетную полосу ему не удалось. Совершая посадку, он был уверен в том, что сидящий сзади инструктор следит за его действиями и, если нужно, поправит. Савва очнулся весь в крови. Он разбил лицо о стенки кабины. Около злополучной машины толпились люди, и среди них он заметил и меня.
- Товарищ полковник! - попытался Савва отрапортовать. [147]
- Савва, отправляйся в поликлинику, а завтра, после того как ты отдохнешь, мы поговорим,-с нескрываемым сочувствием сказал я ему. - Вытри кровь с лица, а то перепугаешь жену.