Савва опустил руку и направился к машине «скорой помощи».
Подобные происшествия случались редко. Ведь такие неприятности отравляли жизнь летчиков. Они подтрунивали над пострадавшими, осуждали виновных, но понимали, что превыше всего - необходимость выполнить задачу. Нелегкая жизнь летчиков, испытания, выпадавшие на их долю, сближали людей, делали их друзьями и товарищами. Борьба с нарушителями шла своим чередом, и это вызывало воодушевление среди экипажей. Летом 1958 года командование и партийные организации начали готовить летчиков к применению в бою тарана. Партийные органы и партийно-политические работники проводили огромную работу по моральной и политической подготовке летчиков-истребителей. И те готовились к боевому дежурству самым серьезным образом…
На партийных собраниях Савва Нецов не раз возвращался к вопросу о таране:
- Я готов, товарищи, пойти на таран, - говорил он спокойно и твердо. - При первом же случае, когда это понадобится, пойду на таран.
После него высказывались Пенчев, Соколов, Божилов, Цеков и Димов.
А что же остальные? Много собралось людей в маленьком зале - яблоку негде упасть. Люди слушали, онемев от изумления. Им казалось просто невероятным, что можно так хладнокровно говорить о собственной гибели. А что бы сказал какой-нибудь сугубо гражданский человек, если бы случайно попал на подобное собрание? Ведь оно ничем не походило на собрания, проводившиеся на заводах и в селах, где присутствующие брали на себя обязательства выткать больше тканей, выплавить больше стали, вырастить более высокие урожаи зерновых или дать больше продукции животноводства. Здесь люди брали на себя обязательство умереть, если понадобится, и делали это с готовностью и полной ответственностью.
Не смог воспользоваться подвалившей ему удачей Пенчев. Только он сделал разворот, чтобы вернуться на [148] свой аэродром, как, откуда ни возьмись, прямо на него выскочил самолет противника. Пенчев сразу же его опознал. Луна ярко освещала вражескую машину, и Пенчев ясно и отчетливо рассмотрел ее. Этот негодяй осмелился пролететь над самым их аэродромом!
- Ну, теперь-то я тебя не упущу! Теперь ты у меня в руках! - сказал Пенчев, стиснув зубы и изо всех сил сжимая рычаги управления.
Но пока он на своем «миге» сделал разворот, воздушного пирата и след простыл.
Именно в то время я взял на себя управление полетами. Гарнизон с максимальной быстротой был приведен в полную боевую готовность. Техники проверили двигатели самолетов, специальные машины заняли свои места. Оперативный дежурный связывался по радио то с одним, то с другим летчиком, отдавал краткие команды и с удовлетворением отмечал, что все идет хорошо. Дежурные экипажи вылетали и занимали свои зоны, чтобы вести поиск.
Внезапно на командный пункт пришел заместитель командира по политической части и доложил:
- Товарищ полковник, лейтенант Костов вылетел в нетрезвом состоянии.
- Кто вам это сказал? - спросил я, не поверив такому неожиданному сообщению.
- Так говорят все. Он заказал в нашей столовой и выпил двести граммов коньяка.
- Двести граммов?! Да он уже наверняка разбился! Сейчас попробую поискать его по радио.
Костов не давал о себе знать целых десять минут. До сих пор ничего подобного у нас не случалось. Но все же главное, чтобы он вернулся живым.
- Знаем мы этого Костова. Как только он услышал сигнал «Тревога», у него сразу кровь взыграла, и он уже не думал о том, что делает. Был бы он трусом, то нашел бы способ увильнуть от этого полета, - попытался заочно оправдать Костова мой заместитель.
- Понимаю. Но все же было бы лучше, если бы он это делал в трезвом состоянии. Если он жив, то мы похвалим его за отвагу, но грубое нарушение приказа ему не простим!
Я снова попытался установить связь с Костовым. [149]
Вскоре по сияющему выражению моего лица все поняли, что мне это удалось.
- Костов, как ты себя чувствуешь?
- Отлично, товарищ полковник.
- По голосу догадываюсь, что отлично. У тебя хорошее настроение, - добавил я, улыбаясь. - Где ты? Что видишь вокруг?
- Лечу над Родопами на небольшой высоте. Одним словом, товарищ полковник, ищу гадов, и, если кто-нибудь из них мне попадется, я из него всю кровь выпущу.
- Костов, поднимись на высоту две тысячи метров!
- Но почему, товарищ полковник? Это несправедливо! Несправедливо!
- Приказываю! Немедленно!
- Черт возьми! - выругался летчик. - Они летают совсем низко над землей, а я за кем буду гнаться среди звезд?
- Видишь? - обратился я к замполиту. - Даже не похоже, что он выпил. Просто удивляюсь, как он может в таком состоянии летать так низко над землей! Каких только чудес не бывает в нашей авиации!
- Товарищ полковник! - возбужденно заговорил капитан. - Согласен, что Костов заслужил, чтобы ты его отругал. Но должен признаться, что я, хоть и злюсь на него, искренне восхищаюсь им. Вот какие у нас летчики: не только не увиливают от заданий, но и сами рвутся в бой. Ведь он не дежурный летчик, этой ночью ему полагалось отдыхать.
Через полчаса на командный пункт пришел и сам Костов. Никаких признаков того, что он в нетрезвом состоянии, я не заметил. Он все еще пребывал в возбуждении и пришел ко мне, чтобы доложить о выполнении задания. Костов торжественно отрапортовал, а затем попросил разрешения остаться.
- Лейтенант Костов, почему вы вылетели без разрешения? Вас в эту ночь не включили в список тех, кто должен вылететь на боевые действия.
- Товарищ полковник, я знаю, какое тяжелое положение создалось с летчиками, способными действовать в ночных условиях, и, услышав сигнал тревоги, не удержался. Явился, чтобы принять участие в бою. [150]
- А как же коньяк?
- Какой коньяк? - удивился Костов.
- Вы свободны, идите отдыхать, а завтра поговорим.
Меня охватило приятное чувство радости за летчика. Но все же наказывать его или награждать? Чудаки!
На следующий день выяснилось, что Костов в самом деле заказал коньяк, но как раз в тот момент объявили тревогу и он не выпил ни глотка.
6
Бесконечная вереница тревожных ночей совсем измучила людей на аэродроме. Они все время недосыпали и жили в постоянном напряжении, впадая то в естественный гнев, то в уныние. Больше всего изматывало то, что весь их непосильный труд пропадал зря. Наглые чужеземцы нарушали воздушные границы Болгарии и улетали восвояси, а наши летчики возвращались на свой аэродром, обескураженные и неудовлетворенные. Никто не замечал, что эта бесконечная вереница тревожных ночей, постепенно забываясь, оставляла за собой глубокий след: незаметно изменялись и сами пилоты. И как изменялись! Они становились летчиками, способными творить в небе чудеса.
Именно так и произошло с Цековым. Его любили за благородное сердце, но вместе с тем мнение о нем с самого начала создалось неблагоприятное. Посудите сами: деликатная душа, нежный и мягкий человек, как он будет вести себя в бою? И поэтому его держали в стороне. И это в то время, как Божилов, Соколов, Савва Нецов, Димов уже летали и, не скрывая своего удовольствия, рассказывали сотни подробностей о своих необыкновенных полетах.
Цеков не принадлежал к тем, кто, почувствовав, что ими пренебрегают, начинал упорно досаждать командирам, спорить, кричать и доказывать свое право быть наравне с другими. Он оказался молчаливым и терпеливым. Считал, что ему незачем обижаться, что рано или поздно его заметят, поймут свою ошибку и допустят его к ночным полетам. Он удовлетворялся тем, что только слушал других. Цеков все надеялся, что, когда он пойдет по уже протоптанной дорожке, ему будет легче. [151]
Но, очевидно, никто не хотел его замечать, и тогда в душе летчика вспыхнула первая искра зависти. Однажды он робко вошел в кабинет командира полка и стал ждать, когда тот просмотрит все разбросанные по письменному столу бумаги. Ожидая, Цеков не один раз пожалел о своем приходе, считая, что стыдно и обидно просить и разубеждать. А если начальство не согласится с ним, если оно упорно будет отстаивать свое мнение? Сумеет ли он вынести подобное унижение?