- Никто не сел! Они исчезли! Произошло какое-то недоразумение.
- Не прекращайте поисков и постоянно докладывайте мне о результатах. [189]
Штурман Димитров, весь день простоявший рядом, вопросительно посмотрел на меня. Я заметил, что он сильно побледнел.
- Ничего опасного не могло случиться, - попытался он разрядить обстановку. - Карпаты не выше нашей Стара-Планины.
- Но это все-таки Карпаты! - Значит, мы оба подумали об одном и том же.
Румынский полковник, хорошо говоривший по-русски, уловил смысл наших слов. Только он собирался что-то сказать, как снова позвонил Банов:
- Нет никаких новостей, даже следов не осталось, товарищ полковник!
- Что случилось? - поинтересовался румынский летчик.
Я ему объяснил, в чем дело, и он сказал об этом своим румынским коллегам. Встревоженные, они подняли невероятный шум. На их лицах сразу же появилось искреннее сожаление по поводу того, что это произошло в их стране, будто они были в чем-то виноваты, хотя никто из нас и не думал их ни в чем обвинять. В их глазах появилась горечь: они оказались бессильны предотвратить несчастье. Они часто повторяли слово «Карпаты», и у них уже, наверное, не оставалось сомнений, что самолеты разбились именно там.
Внезапно на командный пункт ворвался весьма возбужденный капитан, торопясь сообщить какое-то известие. Румынский полковник сразу обнял меня за плечи, хотя, растерявшись, и сам еще не понимал смысла происходящего: ведь всего лишь за минуту до этого Банов снова сообщил нам, что эскадрилья не отвечает.
- Живы! Живы! - сказал нам по-русски полковник, а нам показалось, что он это слово пропел.
- Живы? Что такое, товарищ полковник? - в свою очередь удивился я. - О чем говорит этот человек?
- Ваши ребята живы и здоровы, а мы здесь им устроили панихиду, - всплеснул руками румынский товарищ.
- Ох, я чуть с ума не сошел, - только и смог пробормотать Димитров.
- Все дело вот в чем: рядом со старым аэродромом мы строим новый. Он еще не закончен. Ваши, попросив разрешения идти на посадку, увидели новый аэродром [190] и направили свои машины туда, - горячо объяснял полковник. - Одним словом, они приземлились на новом аэродроме и позвонили из села по телефону.
- Товарищ полковник, а не можем ли мы сразу же выехать туда? Все же нам надо на месте убедиться в этом… Так вы говорите, что строительство аэродрома еще не закончено?
- Не беспокойтесь, товарищ Симеонов! - ответил румынский летчик, но в его голосе послышались тревожные нотки.
* * *
Легковая машина свернула к новому аэродрому. Мы были поражены тем, что не встретили там ни одной живой души. Стояла такая тьма, что шофер едва нашел взлетную полосу. При свете фар мы увидели кучи песка, щебня. Мы вдвоем смотрели на все это, как на очередную мистификацию: нигде не было видно ни самолетов, ни людей. Проехать дальше оказалось почти невозможно: мешали какие-то заборы, строительные материалы и разбросанные повсюду механизмы. Мы вышли из машины и отправились пешком искать самолеты, убежденные в том, что они на соседней взлетной полосе. Но странная тишина стояла над аэродромом. Приумолкли и мы, не в состоянии осмыслить все происходящее. Еще больше нас озадачил первый найденный самолет. Мы внимательно осмотрели его. Он оказался целым и невредимым. Добрались до второго - та же картина. Неприятность, должно быть, произошла с третьим, или с четвертым, или с последним самолетом. Мысли об аварии не давали покоя.
И на этой части взлетной полосы тоже были груды песка, щебня, валялись даже тачки, чего вполне хватило бы, чтобы вызвать аварию. Все самолеты оказались невредимыми, но летчиков мы не нашли. Куда же они могли исчезнуть?…
- Товарищ Симеонов, давайте поищем их в селе. Они ведь там уже побывали, когда звонили с почты, - проговорил полковник.
- Никак не могу себе объяснить: как это они оставили без надзора самолеты? Наверняка что-то случилось!
- Узнаем в селе. [191]
До села мы ехали километра два. Наконец на одной из кривых улочек наша машина нагнала какого-то человека. Шофер остановил машину, и полковник заговорил с крестьянином по-румынски. Потом крестьянин сел к нам в машину, а полковник, придя в благодушное настроение, переводил мне слова собеседника:
- Ваши едят и пьют, а мы о них тревожимся. Увидев их, крестьяне просто силой затащили ребят в клуб. Представляю, какой пир закатили им по румынскому обычаю. Разве вы не видите, товарищи, что Петреску несет две огромные бутылки вина?
- О, болгарин! - оживился пожилой крестьянин. - Болгарский командир!
Он говорит, что в их селе никогда не видели такого большого командира, и поэтому он просит разрешить ему пойти вперед и предупредить о нашем приходе, а мы бы пока подождали на площади.
- В этом нет необходимости.
- А у вас, товарищ Симеонов, я вижу, что-то испортилось настроение. Уверяю, что все получилось как нельзя лучше. Вы собственными глазами увидите, как наш народ любит своих друзей. Ведь все это сверх программы, и именно поэтому встреча будет более искренней и непринужденной.
- Я это понимаю, но нас, как военных, в данный момент больше интересует само происшествие. И виновники все же будут наказаны.
- Но вы должны и похвалить ребят, - уже совсем серьезно заявил мне полковник. - Эскадрилья совершила посадку на аэродроме, где повсюду разбросаны стройматериалы! Это говорит о многом - вы хорошо подготовили своих летчиков.
На улице толпился народ. Здесь находился клуб, но не всем хватило в нем места. А внутри, в зале, уже стояли столы, уставленные бутылками и закуской. Болгарских летчиков рассадили среди румын - молодых и пожилых, мужчин и женщин. Торжество было в разгаре. Мы едва пробрались через толпу в дверях. Как раз в этот момент председатель кооперативного хозяйства предложил тост, и нам пришлось остановиться у порога. Нас в зале пока никто не заметил. Румынский полковник вдруг рассмеялся.
- Что он сказал? - полюбопытствовал я. [192]
- Говорит, что пока счет один - ноль в вашу пользу. «Вот какая у болгар боевая авиация - садятся, где пожелают».
Я тоже рассмеялся. А неутомимый Петреску сумел в это время добраться до секретаря партийной организации и шепнул ему что-то на ухо. Секретарь, мужчина лет пятидесяти, скуластый и жилистый, вскочил со своего места и пошел к дверям встречать новых гостей. В зале, где собрались учителя, врач, ударники, - так сказать, весь цвет села, - на какое-то мгновение наступила тишина.
Пока длилась эта пауза, наши летчики словно онемели, потому что лучше других знали, что значит мое появление в зале. Им очень хотелось угадать мои мысли. Один лишь капитан Велев проявлял полное спокойствие, не давая хозяевам повода заподозрить, что произошел неприятный инцидент. Очевидно боясь уронить в их глазах свою репутацию, Велев встал и подошел ко мне:
- Товарищ полковник, садитесь рядом со мной! - смеясь, сказал он мне и подвел к двум красивым девушкам. - Одному мне трудно справиться. Молчу как пень.
Я быстро прикинул в уме: если сяду рядом с ним, тогда не удастся устроить ребятам головомойку и им все сойдет с рук. Но если уйду сердитым, у них будет очень тяжело на душе.
Летчики, затаив дыхание, ждали, как я отнесусь к приглашению капитана Велева. Я принял его. Тотчас из их груди вырвался крик радости - так они выразили свой восторг. И сразу же запели веселую болгарскую песню. Заиграл и местный оркестр. Дощатый пол задрожал и стал прогибаться под ногами танцующих. Волна подхватила и болгар, их затащили в хоровод. Румынский полковник чуть ли не на части разрывался, переводя всем одновременно. Потянулась целая вереница тостов…
4
Полковник Дрекалов пробыл в Болгарии два весьма напряженных года. За это время мы провели много мероприятий и учений, в том числе и перехваты в сложных [193] метеорологических условиях. У него мы прошли настоящую школу. Самое большое внимание в нашей совместной работе мы уделяли организационной деятельности. Но не меньше - политической работе с людьми, с партийными и комсомольскими организациями. Когда раньше летчик, находясь в сложных метеорологических условиях, попадал в какую-нибудь трудную ситуацию, то остальные считали, что ему не повезло, а теперь все специально ждали более сложных условий и готовы были летать даже в праздничные дни.