- Товарищи, да вы понимаете, в какое время мы живем? - вскочил Стефан. - В революционное! Мы имеем право сами вести допрос, если сочтем необходимым. Только один процент за то, что Гошо не вор, а остальные девяносто девять - против. Так зачем же церемониться? Сегодня же ночью выведем его во двор и побеседуем с ним!
- Значит, по-партизански? - засмеялся Илия Тотев. - Он заговорит, потому что трус.
- Товарищи, я согласен, но давайте не прибегать к крайностям, - посоветовал Емил Луканов. - Все же не будем забывать об одном проценте!
- И я так думаю, - согласился Валентин. - Если в конце концов окажется, что мы не правы, то извинимся перед Гошо.
Вчетвером мы отправились в спальное помещение, чтобы арестовать Гошо и вывести его во двор для допроса. Сначала, смертельно напуганный, он молчал, а потом под дулами нацеленных ему в грудь пистолетов совсем раскис. Он понимал, как с ним поступят, если он признается. Гошо жил среди нас, изучил наши принципы и знал, что мы ничего ему не сделаем, если не будет доказана [24] его вина. Поэтому он решил отпираться во всем, пока не сдадут наши нервы и мы не оставим его в покое.
- Ложись на живот, - скомандовал Илия Тотев, - и подумай. Если будешь молчать…
- Товарищи, на что это похоже? - В голосе Гошо послышались плачущие нотки. - Говорю же вам, я не крал машинку!
- Ну тогда прочитай «Отче наш» и отправляйся на небеса! - пригрозил Стефан и взвел курок пистолета.
В задуманную нами игру не входило намерение стрелять, и выстрел, раздавшийся столь внезапно, заставил нас вздрогнуть. Стефан выстрелил случайно, и пуля впилась в землю рядом с лежащим Гошо. Эта невольная ошибка Стефана положила конец комедии. Убежденный в том, что с ним уже не шутят, Гошо вскочил, потом снова рухнул навзничь как подкошенный.
- Не убивайте меня, я все скажу! Все!
- Говори, негодяй!-с презрением произнес Валентин. - Говори! Хотим знать: ты просто уголовник или наш политический враг? Говори!
Гошо заговорил глухим прерывающимся голосом. Чувствовалось, что сейчас он противен самому себе. Только поздно, слишком поздно Гошо просил о снисхождении.
На следующий день его в школе уже не было.
4
О небе мы, будущие летчики, имели все еще весьма земные представления, но изо дня в день оно все сильнее притягивало нас, завладевая всеми нашими помыслами. И в мечтах, и в сновидениях мы уже не расставались с ним. Небо казалось нам и совсем близким, и в то же время далеким, незнакомым и таинственным. Гуляя в свободные от занятий часы около аэродрома, мы неизменно обращали свои взоры вверх, к небосводу, и тщательно изучали его, как изучают дом, в котором только что поселились. Хрустальный голубой купол неба, бледно-зеленоватые небесные просторы неудержимо влекли к себе, и мы уже видели себя здесь полноправными хозяевами. Но пока мы овладели только основанием [25] этого дома и еще не успели причаститься к неотразимой красоте огромного купола. Мы знали о небе по рассказам, и оно вырисовывалось в нашем воображении как нечто почти фантастическое. Среди старых летчиков мы, курсанты, нашли и трех-четырех сочувствующих нам, и их искренние, безыскусные рассказы рождали в нас мечты. Летчики, в том числе и те, кто относился к нам недоброжелательно, были для нас смелыми людьми, пережившими самые невероятные приключения. Поэтому мы, кому еще только предстояло помериться силами со своими недоброжелателями, ни разу не позволили себе задеть их профессиональное честолюбие. Если бы не различия во взглядах, то мы, бывшие партизаны, и военные летчики стали бы хорошими товарищами.
Через месяц отношения между нами обострились. Мы вступили с нашими противниками в открытый поединок. Внешне поводом послужило необычное поведение Илии Тотева. Мы принимали его таким, какой он есть, но кое-кто его чудаковатость воспринимал как вызов и личную обиду. Уж на что упрям был Индюк, но и тот не сумел заставить Илию спать в пижаме или, более того, проявлять больше взыскательности к своему внешнему виду. Небрежное отношение Илии к своей внешности было не проявлением лени, а своеобразным протестом. Внешний лоск, удобства, заботы о своем туалете он ненавидел, считая их буржуазными предрассудками. В столовой он отказывался даже от ложки и вилки, хлебал суп вырезанным краешком хлеба. Этот чудак с трудом поддавался цивилизации, и мы оставили его в покое: пусть себе живет, как хочет. Впрочем, за внешней грубостью Илии легко удавалось обнаружить, что у него широкая душа человека, готового отдать всего себя людям, даже пожертвовать жизнью.
Однажды мы увидели, что столовая приобрела совсем непривычный вид: со столов исчезли белые чистые скатерти и красивые тарелки. Вместо тарелок на столах стояли грубые алюминиевые миски, наполненные протухшей квашеной капустой. Сначала никто не понял, что произошло и чем объяснить такую резкую перемену. Мы словно попали в тюремную столовую.
Послышался глухой ропот:
- Они глумятся над нами! [26]
- Это нам в наказание, товарищи! - Валентин вышел вперед и попросил тишины. - Мы воюем с беспорядками, которые господа офицеры хотят нам навязать, а они вместо того, чтобы наконец опомниться, доходят до крайностей. Прошу вас, товарищи, давайте и на сей раз сохраним самообладание. У нас с вами прекрасная закваска, и, несмотря на все препоны, мы станем летчиками, даже лучшими, чем они сами.
- Давайте вызовем ротного и потребуем объяснения! - выкрикнул кто-то.
- Вот он! Прибыл как раз вовремя.
Поручик вошел торжествующий, словно победитель, остановился в дверях и окинул нас холодным взглядом. Мы не садились. В столовой установилась напряженная, ледяная тишина. Все ждали, что предпримет поручик. Мы услышали, как звякали подковки его сапог, как он прищелкивал языком, когда проходил между столами. Потом поручик снова вернулся к двери, и в его глазах то и дело вспыхивали гневные огоньки.
- Нравится вам это? - спросил он.
- Господин поручик, - угрожающе произнес Стефан Ангелов, приблизившись к нему, - не воображайте, что вы напали на беззащитное стадо. Вы забываете, что времена изменились.
- Курсанты! - загремел голос поручика. - Пора наконец понять, что вы служите в болгарской армии и обязаны подчиняться ее уставам. Если вам здесь не нравится, вы можете уйти, но тот, кто останется, обязан подчиняться своим командирам. Вы хотите поставить себя над своими командирами, подорвать их авторитет и дисциплину в армии. Именно поэтому командование решило наложить на вас взыскание в такой форме, хотя оно и не столь строгое, как вы заслужили.
- Какое еще наказание? - вышел из себя Лазар Белухов. - Вы позволяете себе относиться к нам, как к заключенным концлагерей!
- Неужели? - ехидно улыбнулся поручик. - Напротив, мы возвращаем вас в вашу естественную среду, в которой нет места буржуазным предрассудкам, - проговорил он и демонстративно покинул столовую.
- Недобитый пес! - громко обругал его Илия Тотев. - Мало мы им давали взбучки, товарищи, мало! Если [27] бы мы лучше потрудились, они не посмели бы огрызаться.
Сначала мы подумали, что наложенное на нас взыскание продлится день-два, и ничего не предприняли, чтобы защитить себя. А командование, как оказалось, и не намеревалось отменять свой приказ. Прошла неделя, и положение все ухудшалось и ухудшалось. В протухшей квашеной капусте мы находили червей. Курсанты просто голодали, и кое-кто из нас уже был готов учинить самовольную расправу над офицерами, а те, возможно, только того и ждали, чтобы еще больше усложнить обстановку и потребовать вмешательства военного министерства. Со своей стороны мы надеялись, что, может быть, конфликт будет улажен мирным путем. Партийное руководство решилось на смелый шаг - потребовало встречи с начальником училища полковником Михалакиевым. Как ни странно, но большинство из нас никогда даже не видели начальника, но зато все ощущали присутствие этого ловкого закулисного режиссера. Именно поэтому все с волнением ждали предстоящей встречи. К ней готовились почти как к бою. Мы знали, что предстанем перед опытным и хладнокровным противником, и без конца репетировали свой разговор с полковником о требованиях курсантов.