- Мы-то уполномочены, - ответил русоволосый поручик. - Но с вами ли мы должны разговаривать?
- Нет, не с нами. Подождите здесь.
Курсанты откозыряли, по-военному повернулись и ушли в помещение казармы.
Старший по возрасту офицер плюнул, и между ними начался нервный и возбужденный разговор. Увидев, что Стефан, Илия Тотев и я приближаемся к ним, они замолчали.
Мы остановились друг против друга.
- Курсанты, - высокомерно обратился к нам русоволосый, - начальник курсов приказал: прекратить безобразие и отправляться строем на ужин!
- Господин поручик, всерьез ли вы это говорите? - поморщился Илия Тотев. - Я думал, что вы гораздо умнее. [32] С забастовщиками так не разговаривают. Если у вас нет намерения вести с нами серьезный разговор, уходите восвояси! Я уполномочен от имени роты вручить вам вот этот документ, где изложены наши требования. Изучите его - и пожалуйте на переговоры. Предварительно заявляем, что мы не уступим ни по одному из пунктов. Когда удовлетворите все наши требования, тогда прекратим забастовку. Вот и все!
Мы втроем вежливо и с достоинством откозыряли и ушли, а офицеры остались на том же месте, ошеломленные и побледневшие.
Как только мы вернулись в помещение казармы, товарищи сразу же окружили нас тесным кольцом.
- Мы произвели большой эффект, - поднялся на стул Стефан. - Они даже не знали, что ответить. Давайте держаться как настоящие мужчины, а там будь что будет. Мы заставим их капитулировать. Нужно быть готовыми к любым неожиданностям.
И тут словно кто потревожил улей: взволнованные ораторы сменяли друг друга, стараясь переговорить всех предыдущих. Все до единого испытывали необыкновенный душевный подъем. И все это не из-за протухшей капусты или алюминиевых мисок. Битва шла за небо. Чем больше его пытались у нас отнять, тем сильнее мы его любили. На земле за свою короткую молодость мы успели совершить много подвигов, но интуитивно понимали, что самый большой подвиг нам еще предстоит совершить, и не на земле, а наверху - в небесной высоте. Наше участие в партизанской борьбе и пребывание в царской тюрьме продолжались лишь год-два, а небо будет принадлежать нам всю жизнь. Там, наверху, поседеют наши волосы, но с неба мы спустимся только для того, чтобы скоротать свою старость. Гневно шумевшие курсанты уже выбрали себе профессию-судьбу и еще до того, как им удалось овладеть этой профессией, знали, как ее защищать.
Три дня мы бастовали, три дня не покидали занятого нами здания и вынудили офицеров принять наши условия, а военное министерство - провести расследование случившегося. С этой целью к нам прибыли командующий ВВС генерал Манчев и его заместитель по политической части. [33]
5
После забастовки дела пошли несколько лучше. Приближался день первого полета, а это вызвало новые волнения. Преподаватели стали более внимательными, хотя все еще были враждебно настроены к нам. Во время занятий, прибегая ко всякого рода уловкам, они внушали нам, своим питомцам, что для нас же будет лучше, если мы начнем готовиться к тому, чтобы стать наблюдателями, а не пилотами. Да и что плохого и недостойного в том, чтобы летать, но не в качестве пилота, а как наблюдатель: сидеть за спиной пилота в самолете и помогать ему во время полета? Подобные проповеди нас больше не раздражали, а только заставляли еще усерднее изучать сложное летное дело. В конце концов мы поняли, что от нас самих зависит, будем мы пилотами или наблюдателями. Это определится уже во время первого полета с инструктором. Если не появится головокружение, если нам не станет плохо, комиссия определит и нашу будущую профессию. Мы предвидели, что инструкторы постараются добиться своего, и ждали, что в воздухе они будут проводить с нами сложные опыты. Последнее слово должна сказать физическая выносливость, а в программе как раз это полностью отсутствовало - мы не занимались спортом, физическими упражнениями, не закаляли волю и мускулы. Поняв, что нам угрожает, мы сами занялись тренировками. Борьбой, состязаниями в беге, прыжками и другими видами спорта мы заполняли все свое свободное время.
Стояли последние дни то сердитого, то солнечного марта, и сочная душистая трава покрыла аэродром. Еще накануне она казалась хилой, а за одну лишь ночь стала намного выше и темнее. Когда какой-нибудь самолет плавно шел на посадку, трава пригибалась к земле и словно бы зарывалась в почву, а потом снова выпрямлялась.
В тот день пришла очередь взлететь десятерым из нас. Набросив свои теплые куртки, мы лежали на траве неподалеку от самолета и испытывали тревожное волнение, которое каждый ощущает перед первым своим полетом. Ждали инструктора и, пока он не появился, тихо разговаривали о предстоящем испытании. Ну с чем его можно сравнить? [34]
- Может быть, с ездой верхом на лошади? - прошептал один. - На норовистом необъезженном коне, который мчится во весь опор, перепрыгивает через изгороди и ямы, а ты вцепился ему в гриву и в любой момент можешь свалиться на землю.
- Может быть, с прыжком с крыши дома? - дополнил второй. - Вы когда-нибудь прыгали с крыши? Сердце бьется так, словно тебя кто-то душит, и только во имя того, чтобы друзья не называли тебя трусом, закрываешь глаза и бросаешься вниз.
- Товарищи, а как мы полетим, в какой очередности? - спросил кто-то.
- Предлагаю бросить жребий.
- Мы так всегда поступали в детстве, когда задумывали что-нибудь рискованное, - вставил другой.
- Незачем лгать друг другу. Все мы волнуемся, так давайте же бросим жребий, - не выдержав, вскочил смуглый парень и, не дожидаясь нашего согласия, вырвал из блокнота листки, написал на них номера и, сложив листки в несколько раз, бросил в фуражку. Потом, словно бы творя заклинание, сосредоточенный и серьезный, протянул нам фуражку, чтобы каждый вытянул свой счастливый номер. Нас беспокоило отсутствие инструктора. Чем больше приходилось ждать, тем сильнее нами овладевала тревога. Позже, когда мы стали настоящими воздушными акробатами, то узнали, что преодоление первого барьера всегда сопровождается сложными переживаниями. Отрыв от земли означает выход в новый мир, а врожденный инстинкт любого земного существа тянет и тянет его вниз. Этот инстинкт и привлекает, и предохраняет, и волнует кровь, мысль, воображение. А что ждет там, наверху? Все-таки это, наверное, не одно и то же - ездить верхом на необъезженном скакуне и летать на самолете.
Мы переглянулись и. поднялись с травы. Человека, приближавшегося к нам, прежде никто не видел. Экипированный для полета, он энергично шагал по буйно разросшейся траве, и смятые стебли ложились под его тяжелыми сапогами. Он подходил все ближе и ближе, и мы уже отчетливо различали черты его лица. Всем нам стало ясно, что это и есть инструктор. Нам не очень-то улыбалось попасть в руки совершенно незнакомого человека. Хотя он и улыбался, стараясь выглядеть приветливым [35] и завоевать наше доверие, но всего этого, казалось нам, недостаточно, и мы чувствовали себя обманутыми, Стефан Арнаудов из Шипки, вытянувший первый номер, отвел меня в сторону и прошептал:
- Земляк, мне кажется, он подвыпил. Ты ничего не заметил?
- Боюсь, что твои сомнения не лишены основания.
- Тогда, может, откажемся от полетов? Что будем делать?
- Давай поменяемся номерами. У меня последний номер. Отдай мне твой, и я полечу первым.
- Земляк, ты решил рисковать?! Подумай еще! - предупредил меня Стефан.
- Да впервой ли рисковать?
Этой минуты я ждал, кажется, целую вечность. В своих мечтах я так и не смог представить, как все это начнется. Тогда мне казалось, что все произойдет так, словно на нас внезапно набросится вихрь и с головокружительной силой оторвет от земли. А получилось совсем не так. Прежде всего пришлось крепко привязать себя к сиденью. Резкими уверенными движениями я опоясал тело ремнями и ощутил себя прикованным к машине, стал как бы ее частичкой, припаялся к ней. А мотор уже ревел. Из открытой кабины я наблюдал, как вращается огромный винт. Сначала появился черный круг, потом мне показалось, что впереди забушевал какой-то огонь, прозрачный и свистящий. Самолет затрясло, задрожали его крылья и хвост, и я почувствовал, как машина оживает, будто она сделана не из металла, а из мускулов и нервов. Вся она напряглась до предела и стала эластичной, готовой совершить гигантский прыжок. Но ей нужно было набраться сил, и только после этого она плавно начала увеличивать скорость. Я был привязан, но, как и машина, неудержимо стремился вперед. Мое тело, казалось, стало таким же эластичным и легким. Сознавая, что самолет еще на земле, я с нетерпением ждал того мгновения, когда колеса оторвутся от нее. Но именно этот самый важный момент я и упустил.