И только когда с обеих сторон деревья и кусты вдруг оказались под крыльями самолета, я понял, что мы уже находимся в воздухе. Мое прежнее представление о головокружительном отрыве от земли исчезло. Если бы я сидел с закрытыми глазами, то даже и не знал бы, летим [36] мы или нет. Поднявшись над аэродромом, самолет словно успокоился. Теперь из его мотора вырывался только постепенно затихающий припев, лишь время от времени прерывавшийся более высокими нотами. Я спешил как можно скорее приспособиться к обстановке. Высокие ноты припева, исполняемого мотором, всегда совпадали с тем, что самолет набирал все большую высоту. А внизу все предметы уменьшались в размерах.
Самолет взял курс на город. Он показался мне миниатюрным, каким-то тихим, а ведь его жители даже и не предполагали, что они живут в таком тихом городе. И крыши домов, и улицы выглядели так, словно их выкроили из какой-то дорогой материи. Высота обостряла чувства. Никогда раньше я не предполагал, что воздух вблизи может иметь голубовато-металлический отблеск. Освещенный яркими солнечными лучами, он казался каким-то твердым и холодным, и в душе невольно возникло беспокойство: не грозит ли опасность самолету? В это мгновение мне так захотелось поговорить с инструктором, он стал для меня, можно сказать, близким человеком. Нас разделяло, по сути дела, совсем ничтожное расстояние, но, несмотря на это, мы не могли ни видеть, ни слышать друг друга. Мне было приятно сознавать его присутствие, и это внушало чувство уверенности. Чем больше самолет отдаляется от земли, тем сильнее сближаются люди, находящиеся в его кабине. В ней они объединены одной судьбой, одной целью…
Но вот показались горы. Перед нашим взором распростерлось нечто невиданное - бесконечная цепь вершин, разделенных безднами будто бы специально для того, чтобы горы не выглядели мертвой громадой. Они то раздвигались, то сближались. Я не надеялся, что смогу обнаружить ту полянку, на которой девять месяцев назад находился наш партизанский отряд. Поляны мелькали, как солнечные зайчики, будто плыли куда-то среди горных хребтов и вершин. А мне так захотелось увидеть именно ту полянку, которая находилась где-то возле небольшого памятника. Я начал искать ее, и сразу же меня охватило чувство невыразимого счастья. Почему? Сам не знаю. Мне захотелось петь и кричать: «Где вы, милые мои друзья? Посмотрите, я лечу, лечу и буду летать, пока бьется мое сердце!»
Но ощущение счастья прошло очень быстро, и начались [37] волнения. Самолет взял курс на Шейново, и я увидел дорогие места, где прошло мое детство: рощу, луга, курганы и речушки. Прежде я не мог себе даже представить, что это разнообразие красок и узоров находится в столь чудной гармоничной связи, совсем как отдельные строфы в поэтическом произведении. Раньше мне думалось, что и роща, и луга, и курганы существуют как-то сами по себе. Оказалось, что нужно посмотреть на них сверху, чтобы почувствовать единство между ними, общность их красоты. Самолет на сей раз не позволил мне долго оставаться во власти охвативших меня, раздумий. Неожиданно я ощутил ужасную тяжесть в области живота и понял, что спокойный полет закончился и инструктор в соответствии с программой приступает к выполнению фигур высшего пилотажа. Я испытал большую радость оттого, что внезапно появившаяся тяжесть не причинила мне особенно неприятных ощущений. Было очевидно, что я неплохо переношу перегрузки. Но машина с ревом взмыла ввысь, а потом стремительно понеслась вниз. Это была знаменитая «мертвая петля», которую инструктор, видимо, умел выполнять мастерски. Мне показалось, что внизу, на земле, гоняются друг за другом и роща, и луга, и курганы, и овраги. Мне доставляло удовольствие наблюдать за этой феерической игрой, ведь я твердо верил в то, что не земля раскачивается, а самолет мечется в воздухе. И вдруг всполошился: ведь «мертвую петлю» следовало делать на большой высоте. Я подумал об этом, но не упрекнул пилота, позволившего себе такой опасный эксперимент. В тот момент он как раз выполнял полет вверх колесами. Мы повисли головой вниз и в самом деле летели низко, чересчур низко, мне даже показалось, что я могу узнать крестьянина, который стоя едет в телеге. Я увидел его в натуральную величину, но огромная скорость в мгновение ока отдалила нас друг от друга. Самолет вывернулся, как угорь, и снова полетел в естественном положении. Он устремился к селу, и под ним пронеслись крыши домов и сараев. Над крышами вздымался купол колокольни. Я еще раз попытался проверить, на какой высоте мы летим… Ориентировался по колокольне. Самолет приближался к ней, а она находилась выше нас. На какое-то мгновение меня охватила тревога: а вдруг мы врежемся? Но самолет буквально [38] рядом с колокольней сделал разворот и устремился на юг. Не успел я вздохнуть с облегчением, как напротив нас непреодолимой преградой возникло огромное ореховое дерево. Все остальное произошло буквально за какие-то секунды. Самолет левым крылом срезал верхушку дерева. Для раздумий не оставалось времени, а предпринять что-либо было уже поздно. В первую секунду я увидел дерево, верхушка которого была как будто отсечена ударом молнии, во вторую секунду та же участь постигла другой орех, справа, а в третью сливовые деревья были раздавлены падающим самолетом… Четвертой секунды не было. На меня навалилась пустота, тьма, небытие, в которое погружаются мертвые.
К месту катастрофы сбежалось все село. Из превратившегося в обломки самолета, который только каким-то чудом не загорелся, несколько наиболее смелых жителей Шейново извлекли два окровавленных тела. Меня никто из них не узнал. Только Гунче Кутев, мой друг из партизанского отряда, в тот день случайно оказавшийся в селе, смог опознать своего окровавленного товарища, помогая перенести нас в прибывшую санитарную повозку.
В городской больнице занялись пилотом, поскольку он подавал признаки жизни. Бегло осмотрев раны, врачи сочли, что положение пилота, возможно, более обнадеживающее. Его положили на операционный стол, а меня унесли в морг. Но склонившиеся над пилотом врачи вскоре опустили руки: разве можно оживить мертвеца? На носилках и его перенесли в морг. Санитары, несмотря на их профессиональное хладнокровие, не могли спокойно двигаться в этом царстве смерти. Один из них случайно наступил на труп парня, незадолго перед этим принесенного в морг, и ему почудилось, что мертвец застонал.
А стоило ли пытаться вернуть к жизни и этого мертвеца?!
6
Фельдфебель Духнев всегда считал себя невезучим человеком. По службе его не выдвигали, хотя он ни в чем не уступал другим, наоборот, даже значительно превосходил их. Духнева оценивали скорее по его [39] скандальным историям, по его непутевой жизни. И ни разу не положили на весы бесспорно присущие ему любовь к небу и смелость. Ну да ничего! Его могли всего лишить, но уверенности в себе и честолюбия у Духнева все равно никто не мог бы отнять. А возможно, многие не очень уважали его за то, что он не пожелал, подобно своим коллегам, использовать свою профессию в политических целях. Его судьями, в сущности, являлись люди с мелкой душонкой, эгоисты, человеконенавистники. Да и что могли они уважать в людях? Деньги, звания. Человеческую же доблесть они не ставили ни во что. Духнев имел право обвинять их, но, несмотря на несправедливое к нему отношение, сам чтил человеческие добродетели и уважал смелых людей. Когда в Шейново погиб его лучший друг Краличев, Духнев почувствовал себя осиротевшим. «Кто погубил Краличева?» - спрашивал он себя. Краличев и Духнев вместе так много летали, что фельдфебель никогда бы не поверил, что Краличев мог растеряться или испугаться и выпустить из рук штурвал самолета. Его товарищ был настоящим солдатом. А что его погубило? Система, отвратительная система, которую мелкие душонки насаждали в авиации. Это они настояли на том, чтобы в тот день Краличев непременно полетел. Именно в тот день, когда Краличев получил орден за храбрость, в тот день, когда он собрал своих самых близких друзей, чтобы обмыть орден. Почему им понадобилось, чтобы он летел? Духнев скрипел зубами от боли и обиды. К курсантам Духнев относился по-дружески, верный своему принципу уважать смелых людей.