Неприятель наступал неохотно, а один из его вождей перешел с тридцатью приверженцами на ту сторону, где его ожидала неизбежная смерть. Во всех рукопашных схватках и в единоборстве отчаянное мужество Фатимидов было непреодолимо; но многочисленный неприятель осыпал их издали градом стрел, и все лошади и люди были мало-помалу перебиты; когда настал час молитвы, обе стороны согласились на перемирие, и бой в конце концов прекратился вследствие смерти последнего из товарищей Гусейна. Оставшись один, он от утомления и ран присел у входа в свою палатку. В то время как он утолял свою жажду несколькими каплями воды, стрела попала ему в рот, а его сын и племянник, отличавшиеся юношеской красотой, были убиты в его объятиях. Он поднял к небу свои покрытые кровью руки и произнес похоронную молитву за живых и за мертвых. В порыве отчаяния его сестра вышла из палатки и стала умолять неприятельского вождя, чтобы он не дозволил убить Гусейна на его глазах; по его почтенному лицу скатилась слеза, и самые отважные из его солдат стали со всех сторон подаваться назад, когда умирающий герой устремился на них. Безжалостный Самер, имя которого сделалось ненавистным для правоверных, стал упрекать их в трусости, и тридцать три удара копьями и мечами поразили Мухаммедова внука насмерть. Враги попирали ногами его труп и отнесли в Куфский замок его голову, а бесчеловечный Обейдоллах ударил ее палкой по рту. "Увы!— воскликнул один пожилой мусульманин,— я сам видел, как к этим устам прикасались уста пророка Божия!" Несмотря на то, что эта трагическая сцена смерти Гусейна происходила много веков тому назад и в отдаленной стране, она должна расшевелить чувствительность самого хладнокровного из читателей; а когда персидские приверженцы Гусейна, ежегодно справляющие годовщину его мученической кончины, совершают благочестивое странствование к его гробнице, они с религиозным исступлением предаются чувствам скорби и негодования.
Когда сестры и дети Али были приведены в цепях в Дамаск к подножию Йазидова престола, халифу посоветовали истребить популярный род, который он оскорбил так, что примирение было невозможно. Но Йазид предпочел более человеколюбивые советы, и несчастное семейство было отправлено с почетом в Медину, где могло смешивать свои слезы со слезами своих родственников. Слава мученичества заменила права первородства, и персидская религия признает двенадцать имамов, или первосвященников,— Али, Гассана, Гусейна и потомков Гусейна в прямой нисходящей линии до девятого поколения. Несмотря на то, что у них не было ни армии, ни сокровищ, ни подданных, они пользовались глубоким уважением народа и возбуждали зависть в царствовавших халифах; их благочестивые приверженцы до сих пор посещают их гробницы в Мекке, в Медине, на берегах Евфрата и в провинции Хорасан. Их имена нередко служили предлогом для восстаний и междоусобных войн; но эти царственные святые пренебрегали мирской славой, подчинялись воле Божьей и человеческой несправедливости и посвящали свою безупречную жизнь изучению религии и ее практическому применению. Двенадцатый и последний из имамов, известный под именем Магади, или Руководитель, жил еще более уединенно, чем его предшественники, и превосходил их свя-тостью. Он укрылся в одной из находящихся подле Багдада пещере; время и место его смерти неизвестны, а его приверженцы полагают, что он еще жив и появится перед днем последнего суда для того, чтобы ниспровергнуть тиранию Дежала, или Антихриста. В течение двух или трех столетий потомство Мухаммедова дяди Аббаса размножилось до тридцати трех тысяч человек; потомки Али, быть может, размножились в таком же размере; самые ничтожные из представителей этого рода считались более знатными, чем самые могущественные монархи, а самые выдающиеся из них превосходили ангелов своими совершенствами. Но их жалкая судьба и обширные размеры мусульманского владычества доставляли всякому смелому и ловкому самозванцу возможность ссылаться на свое родство с этим священным родом, а владычество Альмогадов в Испании и Африке, Фатимидов в Египте и Сирии, йеменских султанов и персидских Софиев было освящено именно такими неопределенными и двусмысленными родственными правами. Под их владычеством было бы опасно оспаривать законность их происхождения, а один из халифов — Фатимидов отвечал на заданный ему нескромный вопрос тем, что обнажил свой палаш. "Вот,— сказал Моэц,— моя родословная; а это,— прибавил он, бросив своим солдатам горсть золотых монет,— мои родственники и мои дети". Множество настоящих или мнимых преемников Мухаммеда и Али носили почетные названия шейхов, сеидов, шерифов и эмиров, несмотря на несходство своего общественного положения, несмотря на то, что они были или монархами, или учеными, или дворянами, или купцами, или просившими милостыню нищими. В Османской империи они отличаются правом носить зеленую чалму, получают из государственной казны пенсию, не подлежат ничьему суду, кроме суда своего начальника, и как бы ни было ничтожно их состояние или звание, они все-таки кичатся преимуществами своего происхождения. Род из трехсот человек, составляющий настоящую и правоверную отрасль халифа Гассана, сохранился в священных городах Мекке и Медине без всяких пятен или подозрений в его чистоте; несмотря на происходившие в течение двенадцати столетий перевороты, он до сих пор сохранил за собой охрану храма и верховную власть над своим отечеством. Действительно, слава и заслуги Мухаммеда способны облагородить даже плебейскую расу, и древность рода возвышает курейшитов над менее древним величием земных царей.