Жаль, денег нет у него хороших. Золото - главное божество для всех этих «правоверных». Тем более, для огнепоклонников, которым их учение даже предписывает добиваться житейских благ. Выложи тысяч десять - и забирай ее с дивным ее голоском и синими глазами. Будь ты хоть буддист или иудей. Но где их взять, десять тысяч?
- Но ведь ты не изменишь своему исламу? - спросила она со слезами.
- Почему бы нет? - пожал плечами Омар. - Ради такого цветка...
«Не все ли равно, чем удавиться, - подумал он весело, - мусульманской чалмой или зороастрийским зуннаром».
- Мой брат входит в совет жрецов огня - атраванов. - Зара с надеждой взглянула Омару в глаза. - Он гербад - младший священнослужитель.
- Я поговорю с твоим братом...
Город оказался на редкость чистым. По зороастрийскому учению, грязь, мусор, сорная трава - прибежище злых духов. И потому весь Йезд будто вылизан. Город веселый, народ здесь приветливый. У женщин открытые лица, открытый смех. На базаре открыто торгуют вином. Хочешь, на месте пей, хочешь, бери домой. Никто тебе слова худого не скажет.
Омар и на месте выпил, и бурдюк вина взял с собой. Еще и барана живого к нему добавил - и, наняв мальчишку помочь, отправился, повеселевший, с Зарой к дому Кавада-заргара.
С плотных страниц древней книги взлетают слова:
«Я проклинаю дэвов!
Как почитатель Мазды, как последователь Заратуштры, приношу я обет быть врагом духов зла и тьмы, соблюдать учение Ахуры, превозносить амеша-спента - вечных святых.
Благому, обильному богатством Ахура-Мазде я обещаю все доброе и все лучшее. Ему, величавому, великолепному, принадлежит рогатый скот, свет и праведный рай...»
Напряженно звенит голос жреца, произносящего символ двухтысячелетней маздеистской веры. Веры былых кочевых племен, очень рано перешедших к оседлости и земледелию - и враждовавших с буйными соседями, у которых сохранился старый скотоводческий уклад.
Уже тогда мир для них четко распался надвое. Как сутки - на светлый день и темную страшную ночь. Которую можно прогнать лишь огнем.
...Огромный бронзовый светильник на подставке в два локтя высотой. В нем пылает огонь - вечный, неугасимый. Может быть, ему уже пять столетий. Гебры его сохранили даже в годы гонений и притеснений со стороны мусульман, несли в горшках из храма в храм, скудно питая древесным углем.
Здесь он горит свободно, к нему приставлен человек, который зорко следит за пламенем и постоянно подкладывает в большой светильник сухие ветви плодовых деревьев. Обязательно очень сухие, чтобы не чадили, - и непременно от фруктовых деревьев, чтобы дым, возносящийся к небу, был сладок и приятен.
Сегодня - особый день, и потому жрецы добавляют в огонь понемногу ладана и мирры. Хорошо пахнет в загадочной полутьме закопченного помещения. Вообще-то сюда, внутрь храма, где горит вечный огонь, не пускают посторонних. Чтобы кто-нибудь недостойный не осквернил священный огонь нечистым взглядом или дыханием. Но Омару позволили проникнуть в аташ-кеде, - община, похоже, имеет на него свои какие-то особые виды. И все же ему перед тем пришлось завязать рот кисейной повязкой.
Пляшет в бронзовой чаше золотое чистое пламя, золотые блики скользят по гладким, без украшений, черным стенам. Черное с золотом - благородное сочетание. Таинственно в храме, странно и экзотично. И можно б сказать - необыкновенно прекрасно...
Если б в этом был хоть какой-нибудь здравый смысл. «Но все же он притягателен, зороастризм, - думал Омар, когда они с ювелиром возвращались из храма. - И вполне понятно, почему часть его приверженцев, самых стойких, несмотря ни на что, упорно держится за старую веру. И за несколько столетий мусульманского засилья не изменила ей.
Не было в мире учения более философского, этического чем зороастризм.
«Есть два гения, наделенных разными устремлениями добрый и злой дух - в мыслях, в словах и действиях. Между ними идет вечный бой. Выбирайте между ними двумя, будьте добрыми, а не злыми».
Бог света Ахура-Мазда не похож на тяжеловесных каменных богов древних греков, римлян и современных индийцев. Это, скорее, символ, олицетворение добра, правды, мудрости. Враг его Анхро-Манью - дух зла и лжи, всяких пороков. И амеша-спента суть понятия чисто моральные: Ваху-Мано представляет собой добрый разум, Аша-Вахишта - высшую святость, правду и счастье, Харватат - благополучие и здоровье. Отличительное свойство зороастрийских богов, главных и второстепенных, - одухотворенность. Это не кумиры, не идолы, не истуканы иных вероучений. Иранцы - своеобразный народ, одаренный, и религию они создали особую, соответствующую их душевному складу.
В конце концов, говорит их учение, добро одержит верх над злом. Пусть на том свете! Главное - зороастризм не отвергает борьбы. То есть основы всякого движения. Тогда как ислам допускает лишь слепую покорность, безропотность».
Вот если б только заменить у зороастрийцев на более сносный их варварский способ погребения умерших...
Поистине, странный народ. Поскольку главное в человеке - душа, огнепоклонники совершенно не интересуются телами усопших. Все, что связано со смертью, у них считается нечистым. Нечист всякий труп. Он никоим образом не должен соприкасаться с чистыми стихиями - землей, водой и особенно огнем. Потому его нельзя зарывать, бросать в реку или, боже упаси, сжигать.
Усопших оставляют в круглых башнях молчания - дакмах на растерзание хищным птицам. Омар однажды побывал в заброшенной древней дакме и знал, как она устроена. Верх дакмы представляет собой ступенчатую воронку с колодцем посередине. Тремя концентрическими кругами колодец охватывает прямоугольные углубления: наружные для покойников-мужчин, средние для женщин, внутренние для детей.
В действующих дакмах особые служители укладывают в эти углубления раздетых догола покойников. Едва служители уйдут, а то и прямо при них, грифы и коршуны, выжидательно сидящие на парапете башни, жадно слетаются к трупу и расклевывают его до костей, которые будут затем сброшены в колодец.
«Некрасиво, конечно, - подумал Омар брезгливо. - Но разве нынче наша страна - не та же зловещая Башня молчания?»
Всю жизнь человек мечется, рвется, отбивается от наседающих со всех сторон хищных блюстителей правой веры: умрет - к его трупу, точно стервятники, слетаются те же законники. Заупокойные молитвы, - за них следует щедро платить. Обильные угощения. Несправедливый раздел наследства, - женщине полагается доля, равная лишь половине доли мужчины. Неоднократные поминки, разорительные для родственников. Из-за них влезают в долги и нищают.
Человека терзают при жизни - его терзают и после смерти. И все молчат. Попробуй рот раскрыть.
Башня молчания...
И кто знает, что лучше: стать добычей гнусных, слепых и безмозглых червей, бессмысленно копошащихся в сырой земле, или вольных птиц, гордо взмывающих к солнцу?
Все у них, в общем-то, правильно, у последователей Заратуштры. Но, скажите, при чем здесь Омар Хайям?
«Веру можно переменить», - угрюмо сказал он себе. Все вероучения стоят друг друга, и Омар к ним ко всем одинаково безразличен. Однако менять, перестраивать себя, свою душу, ломать свой внутренний мир, чтобы угодить чему-то, совершенно ему не нужному, Омар не способен.
Даже ради Зары. Никакая Зара, будь она и впрямь золотой, не заменит ему весь мир. Наоборот, мир для него сузится с нею до пределов подвала, их летнего подземного жилья. Откуда не видно звезд.
Пусть пьяницей слыву, гулякой невозможным,
Огнепоклонником, язычником безбожным, -
Я верен лишь себе. Не придаю цены
Всем этим прозвищам,
пусть правильным, пусть ложным...
«Хватит! Мало горя хлебнул? Ну их всех...»
- Нельзя ли ускорить работу? - хмуро сказал Омар. Заргар, почтительно шедший чуть позади, удивленно взглянул на него.
- Как будет угодно приезжему! Не приглянулось ему у нас, - вздохнул он с миндальной горечью. - Я так полагаю. Или я ошибаюсь? - Отблеск священного огня угас в его синих глазах. - Я вчера уже вставил шар в деревянный зажим, просверлил и насадил на стержни, чтоб не крутился в тисках. Сегодня буду пилить, шлифовать.