- Э, да ты безбожник?
- Почему? В бога я верую. В творца. Но не в бредни самозванных пророков. Человек, - уже потому, что он человек, - имеет право на радость, на любовь.
Брадобрей открыл в углу низкий ларь, вынул узкогорлый кувшин:
- Ну, допустим, вино осталось нам от старых темных времен, оно наследие проклятого язычества. А хлеб, одежда, постель? Их тоже не Мухамед придумал. Не запретить ли их тоже? Запретить, конечно, можно. Только... Знаешь, один чудак решил приучить своего осла ничего не есть. Долго приучал. «Ну как, - спросили соседи, - привык твой осел ничего не есть?» - «Совсем уже было привык, - вздохнул чудак, - да вдруг отчего-то умер». Налить? Одну чашу. Одна не повредит. Пойдет на пользу.
«Толкуй, толкуй, - усмехнулся Омар. - Ты хвалишь вино потому, что тебе его надо продать и деньги получить. Даже богословы, не будь у них иных доходов, тоже на всех перекрестках стали б кричать о пользе вина».
Носатый брадобрей выжидательно глядит на Омара длинными хитрыми глазами.
- Что ж, налей, - усмехнулся Омар.
Выйдя из дому, столько всего узнаешь, что ни в каком медресе не услышишь. Человек - бунтарь. И дело не в самом вине. Неверно думать: если нынче разрешат пить вино, то завтра все в мусульманской стране будут валяться пьяными. Кто хочет пить - пьет и сейчас, хоть вешай. Кто не хочет - палкой не заставишь. Дело в запрете. Запрет - оскорбление. Оно обидно даже рабу. Устает человек от бесчисленных запретов. Не спросясь его, его производят наш свет - и пускают ковылять по дороге, сплошь уставленной рогатками сотен строгих запретов. И это – жизнь?
- Налей!
В этом мире на каждом шагу - западня.
Я по собственной воле не прожил и дня!
Без меня наверху принимают решенья,
А потом бунтарем называют меня.
- Верно! Сейчас. Но какого? - задумался цирюльник. - Горького мутного? Нет. Оно вредно тому, у кого пылкий нрав, а у тебя, похоже, именно такой. Базиликового? Тоже нет, - оно причиняет головную боль. Старого? Не годится для сухопарых. А! Я налью тебе вина из мавиза, крупного черного винограда. Оно подходит человеку с пылким нравом. Пей не спеша, смакуй. Эх! - произнес озабоченно мастер, уже без ужимок и усмешек, доставая другой кувшин. - Уж лучше, чем огульно запрещать вино, спросили бы у нас, мугов-виноторговцев, и объяснили людям, кому какое вредно, какое полезно. Какое возбуждает, какое успокаивает. И не было бы пьяных и хворых. Вино - не забава, а лекарство, и обращаться с ним следует как с лекарством. Разве не говорил великий медик ибн Сина:
Вино для умных - рай.
Вино для глупых - ад;
Ты пей, но меру знай,
Вино сверх меры - яд...
«Толкуй, толкуй…»
Омар выпил, внутри загорелось. Давно, с времен приятельских пирушек в медресе, он не прикасался к вину.
Крик на базаре:
- Ведарийская ткань! Мечта эмиров и визирей. Наступает зима. Кому ведарийскую ткань?
У Омара, как селезенка у бегущей лошади, екнуло сердце. Эмирам, степенным визирям легко исполнить эту и любую другую свою мечту. А молодому бедному ученому?
Зннаменитая ткань! Ее, великолепную, выделывают в селе Ведар, что в двух фарсахах от Самарканда. Чудо ткань. Красивая, с желтоватым отливом, мягкая и вместе с тем - плотная, она не зря называется в иных краях хорасанской парчой. Но, жаль, слишком дорога для него. За платье из ведарийской хлопчатобумажной ткани надо отдать от двух до десяти золотых динаров.
Ладно. Что тут поделаешь? Успеется. Будет у нас со временем одежда из ведарийской ткани. И даже получше. А пока, в эту зиму и в ту, и в третью, обойдемся халатом из грубого дешевого сукна.
- Гости из Хорезма, - сказал запыхавшись кто-то пробегая мимо. - В правом углу базара - гости из Хорезма.
Что ж, надо поглядеть. Осенью, перед холодами, самый желанный гость в Согде и Хорасане - хорезмийский торговец. Он доставляет дешевую рыбу с низовьев реки Окуз. Но его основное богатство - меха: соболь и горностай, ласка, хорек, лисица, куница. Везет он также свечи и стрелы, рыбий клей, рыбий зуб, амбру, березовую кору, выделанную кожу, мед, славянских рабынь. Это все - из Булгара, куда неутомимые хорезмийцы часто ходят с большими караванами.
Омар, покрутившись в толпе знатных покупателей, решил отправиться домой. Ни бобровой шапки ему не купить, ни белокожей славянской невольницы. Успеется, пусть. Губы дрожали от обиды. Лучше всего - не ходить на базар, чтобы душу не травить. Ну их всех, с их мехами!
- Не спеши, дорогой, - услыхал он за плечами.
Омара остановил большой человек в мохнатой бараньей шапке, - ученый только что видел его средь хорезмийцев. Но говорит большой человек на тюркском языке. И лицо - смугло-румяное, с крепкими скулами, тюркское. Борода и брови черные. Но глаза! Омар никогда не встречал таких ярких чисто-синих глаз! Кроме как у Занге-Сахро.
На Востоке, даже у светлоглазых людей, не бывает очей чисто-серых, чисто-зеленых, синих, голубых. Они всегда с легкой карей примесью. По существу, это те же карие глаза с ясной прозеленью, просинью, с голубизной. Вот такие глаза неопределенно каре-зеленого цвета - у Омара Хайяма. Что при иссиней черноте вьющихся, длинных до плеч, густых волос свидетельствует, по мнению знающих людей, о жгучих страстях, невероятных возможностях.
По ним-то, видно, и заключил цирюльник, что у него пылкая кровь.
На то же, по слову ученых, намекает всякое несоответствие между цветом глаз и волос: темные волосы при светлых глазах или, наоборот, темные глаза при светлых волосах. Соответствие же между ними есть явление обычное и говорит об уравновешенности.
- Не скажешь, где тут можно глотнуть? - спросил приезжий. - Давеча пахнуло от тебя, ты близко стоял, - ну, думаю, он должен знать.
- В бане, - с улыбкой ответил Омар. Стоит выпить чашу вина, всякий встречный пьянчуга уже считает тебя своим дружком. - Ты откуда такой синеглазый?
- Я булгарин, - хмуро сказал человек в бараньей шапке.
- Слыхал о булгарах. Известный народ. Но почему ты один, как сюда попал?
- В наемной охране при хорезмийских купцах. Хочешь выпить? Пойдем.
Пьянчуга и есть.
- Нет. Я уже выпил чашу. Хватит.
- Верно, хватит. - Нет, видать, не совсем пьянчуга. - Ты еще молодой.
- Скоро назад?
- Не знаю.
Местный житель, - если, конечно, не считать огнепоклонника-цирюльника, - тот бы сказал: «Бог весть». Человек не имеет права знать и даже - не знать. Им распоряжается аллах. А приезжий говорит: «Не знаю». Слишком смело! Я. Человек. Не знаю. Еще один бунтарь.
Трудно сразу распознать человека. Если, конечно, он с ходу не кинется на тебя с ножом. Этот синеглазый булгарин с виду резок и груб, опасен, а на самом-то деле, похоже, неглуп и даже добродушен.
Так и с другими народами, племенами.
- Чтобы вникнуть в чужую мысль, - говорил шейх Назир, - мало перевести ее с одного языка на другой. Надо знать историю народа, быт и круг представлений. Стараться его понять. Нелегко, но надо понять, если хочешь жить с ним в мире.
«О чем должен думать человек, возвращаясь из бани домой? Не запылить бы только что вымытых ног. Скорей бы дойти, поесть. Прилечь, отдохнуть.
Нет, пожалуй, дело не в вине. Тому, кто не может и не хочет думать, влей хоть бочку - ничто не мелькнет, не блеснет в башке. Наоборот, даже то убогое подобие мыслей, каким он пользуется ежечасно, заглохнет.
Всему виной - мой беспокойный разум. Не будь его - жил бы я себе припеваючи в родном Нишапуре, учил детей бессмысленным молитвам, читал и толковал коран - и получал плату в виде бараньих туш и мешков с зерном.
Совсем ни к чему человеку ум и одаренность. Он лишь навлекает ими на себя всеобщую неприязнь. Как, скажем, трехголовый верблюд, урод. Зайду-ка я в здешнее медресе, поговорю с учеными, - может, найдется Место на случай, когда Абу-Тахир сменит милость на гнев».