- Семнадцать.
- Ого! Я не заметил как они пролетели. Как во сне. В сказочном сне. Но вот что необыкновенно: за семнадцать лет мы ни разу с тобою не повздорили! Ни разу.
- А зачем? - удивилась Экдес. - Нам вдвоем отрадно и спокойно. Ведь сорятся с теми, кто надоел? А мы друг другу надоесть не можем. Возьми, родной, свои гадальные книги, посмотри, под какой звездой я родилась.
Омар усмехнулся. «Гадальные книги». Наверное, он для нее - что-то вроде алтайского шамана, который верхом на бубне летает в потусторонний мир.
Что ж, посмотрим.
- Достань из ниши светильник, подай вон те тетради. - Он взял карандаш, чистый лист, перелистал таблицы, сделал расчет - и свистнул.
Экая нелепость!
Дурацкое совпадение. Хоть он и не верит в гадание по звездам, ему сделалось не по себе: будто уксуса хлебнул случайно вместо вина.
Выходила - Алголь. Ведьма. Голова Медузы Горгоны, которую Зевс вознес вместе с Персеем и Андромедой на небо. Страшный взгляд ее даже мертвых глаз обращает все живое в камень...
- Что, плохо? - обеспокоилась Экдес.
Омар - в замешательстве:
- Нет! Выходит... Сунбуль из созвездия Девы. Знак девичьей чистоты и невинности.
Экдес - простодушно:
- Это я-то? - И рассмеялась - совсем не греховно, скорее по-детски.
Он подхватил ее смех:
- Действие ее - вполне благоприятное!
- А вот мы сейчас проверим...
Сторож Звездного храма, находясь далеко внизу, под башней, шептал, озираясь, заклинания и молитвенно проводил руками по лицу: стоны, смех, приглушенный визг, что за бесовская свадьба там, наверху? Не зря, видать, вчера заезжий шейх говорил: «Звездный храм - прибежище гулей, и правоверному служить при нем не следует». Но жить-то надо! И если Звездный храм угоден даже визирю, то ему, червяку, и вовсе не пристало сомневаться в нем.
...По черно-синему лазуриту ночного неба, усеянному крупными точками золотистого колчедана, скользнула яркая капля падающей звезды.
- Милый, правда, что когда падает звезда, это значит - кто-то умер?
- Как будто.
- А появляются... новые звезды?
- Вроде.
- Может, кто умер, превращается в звезду?
- Все может быть.
- Я бы хотела после смерти превратиться в звезду. Ты каждую ночь смотришь туда, в эту даль, - она провела по звездам рукой, - ты бы каждую ночь видел меня а я - тебя. И мы всегда были бы как будто вместе, а?
Она заплакала.
- Что ты, что ты? - Он нежно погладил ее по спине. - Что за блажь? Я скорее могу... стать звездой. Гораздо старше.
- Ну! Ты человек железный. Ты долго будешь жить. А я... чего-то боюсь.
- Ничего не бойся! Ты и без того уже звезда. Самая яркая, какую я знаю.
На следующий день, устав от хлопот по Звездному храму (не мудрено, с утра по сотням ступеней - снизу вверх, сверху вниз), визирь и Омар, как у них повелось, зашли к старику Хушангу похлебать горячего жидкого варева с бараниной, рисом и морковью. Осенью это хорошо.
После еды прилегли было немного вздремнуть, но вдруг Омар, нащупав что-то за пазухой, спохватился:
- Э! Приказал Кириаку-греку начать угломер для созвездия Рыб, а расчеты отдать забыл. Что это со мною? Плохо спал нынче ночью. - Он поискал Экдес сердитыми глазами, но она куда-то девалась. - Пригрозил наказанием, если тотчас не начнет, а расчеты - унес. - Омар вынул тетрадь. - Он же, бедный, постеснялся напомнить...
- Отдай, пусть отнесет, - сонно кивнул визирь на Хушанга.
- Нет, нужно все самому объяснить.
- Пусть позовет его сюда.
- Все на месте нужно показать! - Раздражен Омар: визирь мешает ему работать.
- Иди, - зевнул визирь. - Я тем временем посплю.
Где же Экдес? И визиревых слуг-телохранителей почему-то нет. Должно быть, сам их отослал - чтобы побыть одному в кругу друзей.
Омар - старику Хушангу:
- Не вздумай его беспокоить!
- Ни боже мой.
- Приглядывай.
- Пригляжу.
- Помни: головой за него отвечаешь.
Хушанг - с собачьей преданностью в глазах:
- Еще бы! Чем же еще, если не головой...
Приятен Омару этот старик. Добр, приветлив. Главное - честен, неподкупен, как отшельник-аскет. Экдес, конечно, в него.
Неподалеку от дома, у дороги, сидел на корточках, бессмысленно бормоча и раскачиваясь, дряхлый дервиш. Мгновенный острый взгляд рассек звездочета наискось. Но Омар прошел, не взглянув на монаха. Много их бродит по Востоку. Взойдя на бугор, математик забыл о визире. Дворцовые дрязги, султаны, визири, телохранители - все это его не касалось. Пусть они делают свое дело, он делает свое.
- Подожди здесь, внизу, - сказал он греку Кириаку. - Я поднимусь наверх, нужно кое-что проверить.
На башне он застал бухарца Амида Камали. Новый «эмир поэтов». Умеет славословить, чтит коран и не задает вопросов богу. В юности думал Омар: главное для поэта - ум, одаренность. Теперь он видит, они совсем ни к чему. Оказалось, можно, даже ничего не понимая в секретах стихосложения, считаться поэтом и, более того, носить звание «эмира поэтов». И сколько таких кормится возле словесности! Прихлебатели.
Низами Арузи Самарканди, перечисляя в своих «Четырех беседах» поэтов, «увековечивших» имена царей из рода сельджукидов, назовет, средь прочих, после Бурхани и нашего Амида Камали.
И это все, что останется от него на земле...
- Тебе чего тут надо?
«Эмир поэтов» - подобострастно:
- Любопытствую!
- Что ж. Это не грех. Но смотри, не помри, обжегшись о звезды! А то один здесь тоже все любопытствовал... твой предшественник, мир его праху.
- Господь, сохрани и помилуй! Я без злого умысла.
- И хорошо! Не мешай.
Омар определил высоту солнца, сделал нужную запись. Так, подумаем. Надо проверить. В сотый раз! Опустив голову и заложив руки за спину, он, как узник в тюремной башне, стал не спеша расхаживать по круглой площадке, где провел эту ночь с Экдес.
Рыба, Рыба. Южная Рыба.
Южная Рыба, яркая глыба...
Хе! Получается что-то вроде стихов.
Омар, задумчиво усмехаясь, начал даже насвистывать. Это помогало рассуждать. Пальцы рук, спрятанных за спиной, зашевелились, по давней привычке, неторопливо сгибаясь и разгибаясь.
«Эмир поэтов» сперва удивленно, затем уже подозрительно следит за движениями этих длинных крепких пальцев. Их кончики нерешительно вздрагивают, отражая какие-то колебания в уме хозяина, осторожно что-то нащупывают, с сомнением выпрямляются, - нет, не нашли - и вдруг быстро-быстро пересчитывают лишь им известное, и вот уже два, указательный, средний, дальше: безымянный и мизинец резко сгибаются, поймав, наконец то, за чем охотились. И снова, уже уверенно, пересчитывают добычу.
И тут осенила Амида страшная догадка...
Сколько градусов широты? Изволь. Двадцать три, а где минуты - ноль.
Под ногою что-то блеснуло. Наклонился Омар, взял. Золотая сережка с крохотной каплей рубина. Из той пары, которую он на днях преподнес с поцелуем Экдес. Потеряла ночью.
И вдруг эта красная капля, казалось, кровью Экдес прожгла ему грудь, уже час как нывшую от неясной тревоги, и упала прямо в сердце, захолодевшее, точно твердый плод на осеннем ветру.
Минуты, градусы... Будьте вы прокляты! Если в давильне на маслобойке выжать мой мозг, что останется от него? Углы, минуты, градусы? Созвездия? К черту! Кому и зачем это нужно? Он почувствовал внезапную, остервенелую ненависть к Звездному храму. Наполнить бы доверху глупую башню каспийской нефтью - и поджечь! Зачем я здесь, почему я здесь? Сегодня же возьму Экдес и уеду с ней в Баге-Санг...
Экдес! Он стиснул серьгу в кулаке. Вот так она и приходит, беда. Когда ее не ждешь. Когда и думать о ней забыл. Когда на разум как бы находит затмение от треклятой повседневной суеты. И деньги так теряешь, и нужные бумаги.
И потом, хоть башкой о камень грохнись, ты не в силах понять, где и как их мог оставить.
Экдес! Он ринулся вниз и замер, увидев ее.