- Пожалуйте, ваше степенство! Пожалуйте. – Хозяин харчевни, кланяясь на ходу, почтительно проводил его под руку на кухню. Все замерли. Там что-то звякнуло.
Мухтасиб с важным видом вынес брюхо из кухни и, ни на кого не глядя, понес его к выходу. Хозяин все так же поддерживал его под руку.
- Вымогатель, - сплюнул хозяин харчевни, проводив блюстителя нравов. - Он меня разорит! Пять динаров содрал. И так почти каждый день. Тьфу! Продолжайте, друзья. Он больше сюда не придет.
И сразу будто ладони отняли от ушей, - в них снова хлынул звон чаш, веселый смех, разговор.
- Ты дерешь с нас, он дерет с тебя. С него тоже кто-то дерет. Только нам, несчастным, не с кого драть, - что заработаем своими руками, на то и пьем...
- Всю жизнь терзая мою душу, не забывали заметить, что это - мне же на пользу; как будто я сам не знаю, что мне на пользу, а что - во вред. Я-то себя знаю лучше других. Им не влезть в мою шкуру.
- Человеческая жизнь ничего не стала стоить. Никто уже ни в чем не уверен: ни в себе, ни в жене, ни в друге, ни в завтрашнем дне.
- Девчонка, мудрая, как старуха, - это ужасно! Но еще ужаснее старуха, глупая, как девчонка...
В другом углу:
- Нынче курица кудахчет громче прежних, но яиц не несет. А снесет одно убогое яйцо - где-то бросит его и забудет, где.
- Один известный человек случайно ушиб ногу и прошел по улице хромая. Другой увидел его в этот единственный, первый и последний, раз. Тот уже на следующий день перестал хромать. Но для этого он на всю жизнь остался калекой: «Он хромой! Я видел собственными глазами...»
«...А может, поехать в Ходжент, разыскать Рейхан? Ведь у меня есть на нее какие-то права... Но если она вышла замуж, - я ей сам разрешил, - и наплодила детей, вот уж к месту будет мое неожиданное появление! Н уж, лучше старое не ворошить».
Дым, чад, звон чаш.
Поспели суп, и плов, и шашлык, и служители забегали с подносами между помостами. Но Омар не мог есть вне дома. И дома - лишь то, что приготовил на свой вкус, своими руками.
Здесь он пробавляется редькой.
К нему подсел носатый старик в ермолке и пейсах
- Я знаю тебя. Когда-то ты помог нашему человеку.
- Кому же это?
- Помнишь Давида, сына Мизрохова?
- А! Как не помнить. Куда он тогда пропал?
- Он... не мог. Но мы - знаем. Ты обижен своими единоверцами. Видные люди зовут тебя в нашу общину.
- Я уже давно еврей, - вздохнул Омар. - Даже больше, чем вы все в своей общине. Так что можешь меня называть Амер Хаим.
- Это как же? - поразился старик в пейсах.
- Вы не зажигаете огней, не готовите пищу только в субботу. Так? У меня - каждый день суббота, всю неделю.
Старик в пейсах слез, возмущенно плюясь.
- Если пьет такой человек, как Омар Хайям, почему не пить нам, мелкоте?
- Знаешь легенду о Зевсе, который под видом быка похитил финикийскую царевну Европу? Так вот, что дозволено богу, не положено быку...
- Не заносись, не обижай никого! Бог не бог, но есть на земле некий закон возмездия. Закон жизни. Она такова, что никого не обходит как своей милостью, так и немилостью. Каждый живущий, рано или поздно, хочет не хочет, подвергается ее жестокому удару. Так что те, кого еще не постигла беда, обязаны помнить, что непременно постигнет, и не должны злорадствовать по поводу тех, кого она уже постигла.
Говорит же Омар Хайям:
Не одерживал смертный над небом побед, -
Всех подряд пожирает земля-людоед.
Ты пока еще цел - и бахвалишься этим?
Погоди: попадешь муравьям на обед!
Ханы, султаны? Они думают, власть - это только слава и честь. Не понимают, что власть прежде всего - забота, долг и ответственность. Дорвутся и давай на голове ходить...
- Всем бы этим султанам да ханам - да под зад бы коленом, и власть вручить ученым да поэтам. Самые добрые, честные люди на свете. Простой народ поладил бы с ними, они - с простым народом. Свободный труд и свободный разум могли бы создать рай уже тут, на земле. Но законники вклинились между ними и не пускают друг к другу.
- Боятся, чтобы те не объединились. Ведь тогда их песенка спета.
- Поэты выше царей. Ибо царь властен над телом и имуществом человека, а поэт - над его душой.
- Со времен пророка прошло пятьсот с чем-то лет. Мир уже совсем другой, и люди - совсем другие. А улемы-законники все продолжают вопить: «Пророк, пророк! Он сказал то, он сказал это». И не видят, болезные, что они с пророком идут одним путем, - вернее, топчутся на месте, - а человечество давно уже ушло другим путем...
- Море? Абсурд! На земле, в этой проклятой сухой пустыне...
- Почему? На севере, юге...
- Я не видел морей!
- Но они не исчезли оттого, что ты их не видел.
- Они создают себе жизнь, терпеливо высиживая на богословских собраниях. Голова у них легкая, зато зад увесистый, иначе долго не усидишь...
«Лучше Экдес никого не будет. - Омар отер полой халата мокрые глаза. - Экдес! Ты поистине была «священной». Погубили они тебя. И меня погубили вместе с тобой».
- Чтоб оправдать свою лень, неумелость, нерасторопность, мы вечно ссылаемся на изменников и злоумышленников, на происки наших врагов. Но беда - не в них, она - в нас самих!
- Пьяных много! Но не каждый встречный пьянчуга - поэт. И не каждый встречный поэт - Омар Хайям...
«...Неужто старею? - думал Омар с печалью. - Раз начинаю жить воспоминаниями. Мне, в моем-то возрасте, еще можно мечтать о новых встречах».
Он, видно, дремал какое-то время. Удивленный тишиной, чуть приоткрыл глаза: в подвале пусто. Все ушли. Только двое проныр, забившись в Омаров дальний угол, лихорадочно шептались:
- Тихо! Услышит...
- Э, ему не до нас. Так запомни и другим передай: послезавтра в Рей уходит большой караван. Мы и накроем его в ущелье Трех ключей. Место сбора - в Ореховой роще. Черный Якуб приказал завтра вечером всем быть на месте.
Ох! У этих свои заботы. Тоже люди. Черный Якуб - известный разбойник из-под Себзевара, о нем давно не слыхали в здешних местах. Явился. Омар пожалел, что пришел сюда. Не знал, что здесь бывает подобный сброд. Да и художники, писцы, переплетчики... с их отчаянно «смелыми» разговорами украдкой, с оглядкой - что они могут изменить в стране? Болтовня. Зло, гнет, несправедливость - не капля росы, чтобы слизнуть ее языком.
Но и дома ему теперь не сидится. Он допил свою «благословенную воду». Пойду куда-нибудь. И поплелся, шатаясь, прочь. Хозяин заботливо проводил его к выходу:
- Может, домой отвести?
- Не хочу домой!
- Как знаете, сударь.
И Омар потащился в одно известное ему местечко. «Нет смысла в разгуле, - нам жизнь сокращает вино». Подстрекаемый ненавистью к обывательскому достолепию, он нарочно, со злорадством, брел по самым людным улицам и перекресткам. «И в трезвости тоже нет смысла: умрем все равно». Чтобы издевательски дать повод каждому из этих благоприличных охламонов сказать самоуважительно: «Я же говорил!..»
«Плевать, в чем утонешь: в соленой воде или пресной...» Пусть утешается, быдло, что оно, хоть и ничто само по себе, всего лишь прах, все же - пристойнее, лучше Омара Хайяма. «Для пьяных и трезвых дорога одна - на черное дно». Конечно! Куда нам до вас...
Сказано в «Махабхарате»:
«Следующие десять не признают законов, о Дхрита-раштра, запомни их: пьяный, нерадивый, сумасшедший, усталый, гневный, голодный, а также торопливый, испуганный, жадный и влюбленный - эти вот десять».
И все десять, казалось, объединились сейчас в Омаре Хайяме. Даже мухтасиб, с опаской приглядевшись, уступил ему дорогу.
...Через час, опираясь о правый локоть, он возлежал на пятнистом ковре перед низким столиком, освежался шербетом и снисходительно слушал старуху Айше, хозяйку ночного заведения. С давно увядшим лицом в белилах и румянах, сводня старалась его разжалобить - чтобы, как видно, тем самым подогреть его щедрость.