Было похоже, что Квестинг уже возвестил о подходе окончательного срока расплаты. Во всяком случае, Клэры сидели в пятницу за завтраком словно в воду опущенные. Они почти ничего не ели, но зато Дайкон не раз и не два перехватывал их обращенные друг на друга отчаянные взгляды.
Смит, казавшийся и впрямь потрясенным после прыжка с моста, позавтракал раньше всех и уже ковырялся по хозяйству, словно подтверждая, что честно отрабатывает харчи.
И без того мрачную и напряженную обстановку усугубляло поведение Хойи, которая, подавая доктору Акрингтону тарелку с овсяной кашей, вдруг ни с того ни с сего разразилась слезами и как угорелая вылетела из столовой, жалобно подвывая.
– Что за муха ее укусила, черт побери! – изумился доктор Акрингтон. – Я ведь ничего ей не сказал.
– Она из-за Эру Саула, – наябедничала Барбара. – Мам, он опять начал ее подкарауливать, когда она возвращается домой.
– Да, милая, я знаю. Тсс! – Нагнувшись к мужу, она произнесла своим особым голосом: – Мне кажется, милый, ты должен поговорить с Саулом. Он вконец распоясался.
– О, дьявольщина! – пробормотал полковник себе под нос.
Мистер Квестинг отодвинул стул и быстрыми шагами покинул столовую.
– Вот с кем тебе поговорить надо, отец, – назидательно сказал Саймон, кивая на дверь, за которой скрылся Квестинг. – Видел бы ты, как он…
– Не надо, прошу тебя! – взмолилась миссис Клэр, и за столом опять воцарилось молчание.
Гаунт завтракал у себя в комнате. Накануне вечером он был беспокойным и раздражительным, все у него валилось из рук. Оставив Дайкона печатать на машинке, он вдруг, неожиданно для всех, вскочил в автомобиль и помчал по чудовищной прибрежной дороге на север. Дайкону возбужденное состояние актера казалось одновременно нелепым и тревожным. За шесть лет службы у Гаунта Дайкон привык к чудачествам своего эксцентричного хозяина и находил их не только забавными, но даже милыми. Прежнее безудержное преклонение давно сменилось у Дайкона терпеливой и немного отвлеченной привязанностью, однако за десять дней в Ваи-Ата-Тапу это отношение тревожным образом изменилось. Словно Клэры – трудолюбивые, трогательные, робкие и пустоголовые – оказались путеводным и желанным маяком, к которому прибило потрепанное штормами судно Гаунта. Дайкон не мог понять, почему актер так к ним привязался. Впрочем, больше всего его беспокоила история с платьем Барбары. Однако если поначалу молодой человек корил про себя Гаунта, считая, что тому изменил вкус, то теперь все чаще и чаще задумывался: а не потому ли он так осуждает затею с подарком, что она не пришла в голову ему самому?
Почтовая машина ежедневно проезжала по прибрежному шоссе около одиннадцати утра, и все адресованные Клэрам письма почтальон бросал в жестяной ящик, установленный на верхних воротах. Бандероли и посылки, не помещавшиеся в ящике, попросту оставлялись у ворот.
В то пасмурное утро Гаунт был буквально вне себя от беспокойства: что, если Клэры замешкаются и свертки с подарками насквозь промокнут под дождем? Дайкон уже всерьез сомневался, удастся ли Гаунту сохранить инкогнито или актер соблазнится и не устоит перед искушением сыграть роль доброго крестного.
«Один лишь намек – и пиши пропало, – гневно подумал он. – А Барбара, если даже и откажется от дурацкого платья, прикипит к Гаунту пуще прежнего».
После завтрака миссис Клэр и Барбара приступили к домашним хлопотам. Саймон же, который обычно приносил почту, как на грех куда-то запропастился, потому что дождь все-таки зарядил.
– Дубина! – возмущался Гаунт. – Спохватится час спустя – и все превратится в мерзкую кашу!
– Если хотите, сэр, я сам схожу, – вызвался Дайкон. – Когда для нас есть почта, всегда звучит рожок. Я могу выйти, как только его услышу.
– Они догадаются, что мы чего-то ждем. Даже Колли… Нет, пусть сами бегают за своей дурацкой почтой. Барбара должна получить посылку из их рук. Вот только посмотреть бы… Могу ведь я сам сходить за своими письмами! Господи, похоже, сейчас хляби небесные разверзнутся и обрушат на нас второй великий потоп! Может, Дайкон, ты все-таки прогуляешься и прихватишь почту, как бы ненароком?
Дайкон задрал голову, с сомнением посмотрел на небо, с которого стеной низвергались потоки воды, и спросил, не слишком ли сумасбродным покажется человек, которому вдруг вздумалось отправиться на прогулку в такую погоду.