В моей комнате царили мир и покой. Все было в точности так, как до маминой смерти. Птички на покрывале резвились среди листвы в своем уютном вышитом мирке. На туалетном столике лежал мой дневник. Подруги детства — тряпичная кукла Флора и деревянная кукла Розамунда в платье с семью воланами — устроились в своей корзинке.
Я села на кровать, борясь с порывом тут же исполнить отцовский приказ, переодеться и бежать вниз. Мне страстно хотелось посидеть в привычной комнате на привычной кровати и хоть немного успокоиться, но в голове вертелось только одно: отец велел переодеться.
Как-то раз я подслушала, как Берта говорит Мэнди, что, мол, отец только с виду человек, а внутри у него прах пополам с монетами и еще здоровенный мозг.
Но Мэнди с ней не согласилась.
— Нет, он самый настоящий человек. Только люди могут быть такими самовлюбленными — не то что феи, гномы или эльфы.
Я сопротивлялась одеванию целых три минуты. Это была моя жестокая игра — пытаться разрушить чары, смотреть, сколько я смогу выстоять в борьбе с необходимостью исполнить приказ. В ушах у меня жужжало, пол накренился — я испугалась, что вот-вот свалюсь с кровати. Вцепилась в подушку — даже руки заболели, — словно подушка держала меня, словно якорь, и помогала не слушаться.
На секунду мне показалось, будто сейчас я просто разорвусь на тысячу клочков. Я встала и шагнула к шкафу. И все тут же прошло.
Отец, конечно, имел в виду другое траурное платье, но я надела мамино любимое. Мама говорила, травянисто-зеленый оттенок подчеркивает цвет моих глаз. Я-то считала, что в этом платье я вылитый кузнечик — тощий, угловатый кузнечик с человеческой головой и прямыми волосами. Зато платье было не черное. Мама терпеть не могла черную одежду.
Парадная зала была набита людьми в черном. Отец тут же подошел ко мне.
— Это моя девочка, Элеонора-младшая, — громко сказал он. И повел меня дальше, шепча мне на ухо: — В этом платье ты вылитая лесная полянка. А должна быть в трауре. Все решат, что ты совсем не скорбишь по…
Тут меня сзади обхватили две пухлые руки, обтянутые черным атласом.
— Бедное дитя, мы стра-а-ашно тебе сочувствуем! — Голос был сладкий-пресладкий. — Ах, сэр Питер, как ужасно, что мы видимся по такому печальному случаю! — Меня крепко стиснули еще раз и только потом отпустили.
Это оказалась высокая полная дама с густыми длинными локонами медового цвета. Лицо у нее было белое, будто тесто, с двумя пятнами румян на щеках. Рядом стояли две ее уменьшенные копии, только без румян. Та, что помладше, не унаследовала и роскошных волос матери — ее жидкие кудряшки облепляли голову, словно приклеенные.
— Это ее сиятельство Ольга, — сказал отец, прикоснувшись к руке высокой дамы.
Я сделала книксен и случайно толкнула младшую девочку.
— Прошу прощения, — сказала я.
Она не ответила и даже не пошевелилась — глядела на меня, и все.
— Это ваши очаровательные дочери? — продолжал отец.
— Мои сокровища. Это Хетти, а это Оливия. Через несколько дней они уедут в пансион для благородных девиц.
Хетти была постарше меня года на два.
— Рада нашей встрече, — улыбнулась она, показав крупные передние зубы. И протянула мне руку — будто рассчитывала, что я поцелую ее или склонюсь над ней.
Я растерянно уставилась на Хетти. Она опустила руку, не переставая улыбаться.
Оливией звали ту, которую я толкнула.
— Приятно познакомиться, — слишком громко сказала она.
Мы с ней были примерно одних лет. Между бровей у нее залегли складки — словно она постоянно хмурилась.
— Утешьте Элеонору в ее горе, — велела дочерям ее сиятельство Ольга. — Мне нужно поговорить с сэром Питером.
Она взяла отца под руку, и они отошли.
— Мы тебе очень сочувствуем, — заявила Хетти. — Когда ты разревелась на похоронах, я сразу подумала: «Ах, бедняжка!»
— Зеленый — не траурный цвет, — добавила Оливия.
Хетти оглядела залу.
— Красивое убранство, почти как во дворце, — надеюсь, я скоро там поселюсь. Наша матушка Ольга говорит, твой отец очень богат. Говорит, он из ничего деньги делает.
— Из воздуха, — уточнила Оливия.
— Наша матушка Ольга говорит, твой отец был беден, пока не женился на твоей матери. Наша матушка Ольга говорит, леди Элеонора и до замужества была богата, но твой отец сделал ее еще богаче.
— Мы тоже богатые, — сказала Оливия. — Богатство — большое счастье.
— Покажи нам дом, пожалуйста, — попросила Хетти.