- Говори, Гаврила, как дело было! - приказывает он, а в ушах у него гуси гогочут.
Едва Гаврила начал, поросенок завизжал в мешке.
- Стой! - кричит пан судья.- Говори ты, Кирила!
Кирила кланяется до земли и гнет свое. Гаврила прерывает его, и все начинается de capo.
У судьи в одном ухе гуси гогочут, в другом поросенок визжит.
- Замолчите,- крикнул он,- замолчите оба!
И снова ходит по канцелярии, что-то бормочет сквозь зубы.
Гаврила прислушивается, разинув рот, и думает: «На мою сторону склоняется».
Кирила торжествующе усмехается и шепчет про себя: «Моя взяла!»
А судья все ходит и ходит, все бормочет.
- Два жирных гуся и поросенок на жаркое! Поросенок на жаркое и два жирных гуся!
- Кто начал? - спрашивает и протягивает вперед руки, словно взвешивая: в одной - поросенка, в другой - двух гусей.
- Гаврила начал, пан судья.
- Кирила начал! Он меня изувечил!
- Кто первый ударил?
- Гаврила меня!
- Гаврила тебя, пст, тихо! Ни слова больше!
Тут судья остановился и раздул ноздри, как бы одновременно принюхиваясь к жирному жареному гусю и к фаршированному поросенку.
Фацуля чешет затылок. «Плохо!» - думает.
Герега покачивает головой. «Нехорошо!» - вздыхает.
- А кто кончил? - далее спрашивает судья.
- Кирила!
- Я, милостивый судья, только оттолкнул его.
- Нет! Ни слова больше! Гаврила начал, Кирила кончил. Кирила кончил, Гаврила начал… - продолжает размышлять судья.
И снова он замер на месте и пожевал губами, словно одним углом рта смаковал гуся с яблоками, а другим хрустящую кожицу поросенка.
- За дверь оба! - скомандовал он наконец.
Гаврила и Кирила низко поклонились и вышли из канцелярии.
Первый остался в сенях, другой прошмыгнул на кухню и вытряхнул из мешка поросенка прямо в руки судейши.
Судья остался вдвоем со своим актуарием.
- Пишите, пан Хохелька: Per mandatum! - повелел почтенный слуга Фемиды и, верно, для успокоения своей слишком деликатной совести, буркнул вполголоса:
- И гуси останутся, и поросенок отправится в хлев.
К несчастью. Хохелька, навострив уши, которые длиной соперничали с его воротничками, принял эти слова за вступление к письменному распоряжению и несколькими росчерками пера запечатлел их на бумаге.
- Готово! - произнес он, ставя точку.
- Что готово?
- Поросенок!
- Какой поросенок? - закричал Гонголевский, забывший о произнесенном им вслух монологе.
- Так вы же диктовали.
- Что?
Хохелька, оскорбленный в своем достоинстве, приблизил к глазам бумагу н громко прочитал:
- «И гуси останутся, и поросенок отправится в хлев».
- Осел! - заорал мандатарий, хватаясь за голову.
- Осел? Пан судья продиктовали «поросенок», ничего, я сейчас исправлю.
И, послюнявив палец, он стер рокового поросенка и уже нацелился поставить вместо него осла.
Судья в бешенстве подскочил к Хохельке, выхватил у него из-под носа злосчастную бумагу, смял ее и разорвал на мелкие клочки. Хохелька только плечами пожал как человек, невинно подвергшийся гонению, и продолжал спокойно сидеть на месте.
- Мандатарием вы тогда станете, голубчик мой, когда я стану епископом,- с величайшим возмущением выкрикнул Гонголевский.
- Вы забыли, пан судья, что у меня уже сдан экзамен на мандатария, - возразил оскорбленный актуарий, он же поэт, - а что до экзамена на полицейского судью...
Гонголевский только рукой махнул.
- Возьмите другой лист! - приказал он.
Хохелька с чиновничьей флегмой и важностью взял чистый лист серой бумаги; в сильном запале он с размахом обмакнул перо в чернильницу, вместимостью в кварту, которую полицейский, мастер на все руки, сделал из старой разбитой бутылки, обрезав ее шнурком в холодной воде.
Мандатарий принял позу Юлия Цезаря, диктующего сразу семи секретарям.
- Пишите,- сказал он.
Хохелька рассек пером воздух. Начальство диктовало: «Войту в Опарках! Приказываю немедленно помирить Гаврилу Фацулю и Кирилу Герегу. В случае невыполнения - двадцать пять палочных ударов.
Доминиум Жвиров, 26 октября 1845 г.».
- Пятый! - повторил Хохелька с торжествующим видом и протянул перо судье.
Гонголевский взял в руки перо и начертал свое имя с обычными выкрутасами и непременным добавлением своих титулов по-немецки.
- Гаврила! Кирила! - позвал он наконец, поворотясь к двери.
Оба вошли, и судья, даже не глядя на них, подал им сложенный лист бумаги.
- Войту! - бросил он небрежно.
Мужики потянулись к бумаге, но более проворный Кирила опередил противника и унес неоценимое сокровище. И в самом деле такой приговор можно назвать сокровищем. Сам Соломон позавидовал бы ему!