Утвердившись в своем первоначальном мнении, Юлиуш был намерен всеми силами добиваться окончательной ясности, так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в оценке последней воли покойного.
За этими мыслями застал Юлиуша вошедший в комнату Катилина. Лицо его сияло.
- Ты спишь, Сигизмунд, а друзья отовсюду… - продекламировал он в дверях знаменитое стихотворение Карпинского и выпустил изо рта огромный клуб дыма от только что закуренной сигары.
Юлиуш нахмурил брови и серьезно, даже сурово посмотрел на приятеля.
Катилина расхохотался.
- Ха, ха, ты, я вижу, не забыл, как я вчера подщути над графом, - весело сказал он.- Успокойся, я исправил свою ошибку. Вечером я нарочно поехал для этого в Оркизов…
- Да, знаю, и именно это возмущает меня больше всего.
- Сначала узнай, зачем я туда ездил.
- С какой стати ты присвоил себе права моего опекуна или покровителя и задался целью скомпрометировать меня перед всем светом?
Катилина вынул изо рта сигару и остолбенело уставился на Юлиуша.
- Как, тебе уже все известно? И ты осуждаешимоя действия?
- Не только осуждаю, но и стыжусь их.
- Eheu! - пробормотал Катилина и снова сунул в рот сигару, а руки спрятал в карманы.
Юлиуш покраснел.
- Ты устроил дебош у мандатария,- воскликнул он, кипя от возмущения,- оскорбил его гостя, что ничем нельзя оправдать, и вообще натворил массу глупостей, на которые тебя никто не уполномочивал…
- Ого! - подхватил неисправимый насмешник.- Ты, стало быть, считаешь, что для того, чтобы делать глупости нужны особые полномочия. Ты признаешь только привилегированных дураков со специальными, так сказать, патентами…
Холодная насмешка Катилины привела Юлиуша в настоящее бешенство.
- Прекрати это неуместное шутовство, постыдись, если в тебе сохранились хоть какие-то понятия чести…
Катилина снова вынул сигару изо рта и слегка покачал головой.
Юлиуш продолжал:
- Мало того, что ты вел себя с моими служащими как настоящий разбойник, ты ко всему злоупотребил моим доверием, помчался сломя голову к графу и разговаривал с ним от моего имени…
Пока он говорил, Катилина подошел к звонку и внезапно дернул шнурок.
Юлиуш оборвал свою тираду.
- Что это значит?
Катилина повернулся к вошедшему лакею и, махнув рукой, вяло произнес:
- Принеси графин свежей воды вельможному пану.
Юлиуш стиснул зубы, вся кровь бросилась ему в голову.
- Дамазий Чоргут! - грозно вскричал он, когда лакей с недоумевающей миной вышел из комнаты.
Катилина лишь пожал плечами.
- Дорогой мой,- ответил он спокойно,- прежде чем продолжать кипятиться, выпей воды. И позволь тебе сказать, что я никогда не любил прикрываться чьим-либо именем или прятаться за чужую спину. Что бы я ни делал, я делал под свою ответственность, а за тобой остается право отказаться от того, что я сделал, или, говоря дипломатическим языком, дезавуировать меня.
- Как, разве ты не уволил мандатария от моего имени?
Катилина презрительно отмахнулся.
- Нижайше прошу прощения! Я просто посоветовал ему от своего собственного имени убраться на все четыре стороны, вот и все…
- А зачем ты ездил к графу?
- Чтобы опять-таки от своего имени показать ему письмо Жахлевича и сказать, опять же от своего собственного имени: «Ваше сиятельство, вы негодяй высшей марки» - и баста.
- И ты сказал ему это? - вскричал Юлиуш, бросаясь к Катилине.
- Граф отрекся от участия в процессе и уверил меня, что, если завещание и будет признано недействительным, ты никакого ущерба не понесешь, напротив, только выиграешь, и что нынче он сам будет у тебя и откровенно с тобой потолкует. После этого «негодяй» застрял у меня в глотке.
- Но, послушай, как же ты не подумал, что я сам могу хотеть процесса! Только он может снять с меня подозрение, будто, воспользовавшись чьим-то умопомешательством, беспамятством больного человека, я захватил чужое имущество, обобрал людей, которые имеют больше прав на наследство, чем я… Или ты думаешь,- вскричал Юлиуш в запале,- что я мог бы пользоваться этим имением, если бы оставалась хотя бы тень сомнения, что оно получено несправедливо?
Катилина в глубоком молчании выслушал пылкую диатрибу своего благородного друга. Видимо, он хорошо знал его характер и принципы, ибо не проявил никакого удивления, наоборот, казалось, сам в душе ругал себя за то, что такой оборот дела не пришел ему в голову.
Отшвырнув недокуренную сигару и протягивая приятелю руку, он сказал с непривычным для него чувством: