Как известно, во время этой болезни в Жвирове появился тот таинственный монах, который сумел оказать такое сильное воздействие на ум и нрав молодого старосты. Неожиданная и поразительная перемена, происшедшая в натуре Миколая, внушала надежду, что долголетняя ненависть братьев сменится, по крайней мере внешне, согласием и дружбой.
Граф и тогда первым сделал шаг к примирению, и даже, казалось, что на этот раз его усилия увенчаются успехом, но тут как гром среди ясного неба нагрянуло уже упомянутое строгое расследование, опасаясь которого молодой староста вынужден был бежать за границу.
И с того времени ужо не представилось случая к взаимному сближению. Миколай Жвирский некоторое время провел в Париже, где открыто вступил в отношения с польской эмиграцией, а татем, когда было опубликовано npедупреждение, угрожавшее ему лишением прав австрийского гражданства, буде он не вернется, собирался, по слухам, возвратиться на родину, но в Дрездене неожиданно заболел и умер.
Граф как единственный кровный родственник вступил было во владение всем оставшимся имуществом, но тут приехал Костя Булий с завещанием покойного, после чего положение капитально изменилось. Из этого граф сделал вывод, что Миколай умер непримиренным, что и на смертном одре он сохранил на единственного своего брата обиду, которую питал и всячески подогревал при жизни.
Между тем именно с момента возврашении Кости Булия стали распространяться удивительные слухи о призраках и духах Заколдованной усадьбы, и теперь уже не подлежало ни малейшему сомнению, что в основе подобного рода слухов лежат какие-то таинственные, но реальные события. Граф пропускал мимо ушей тысячи ходивших по околице толков, но рассказ Юлиуша запомнился ему, а тут еще последняя сцена - пожар в хате Кости Булия, подтвержденная многими свидетелями.
Что же это за тайна скрывается в стенах Заколдованной усадьбы, чем и насколько она связана с покойным братом?
Этот вопрос не раз мучил графа, и теперь, более или менее представляя себе цельную картину, он ломал голову, каким образом может эта тайна относиться к нему самому и почему, по какому поводу, с какими намерениями хочет сегодня раскрыть ему эту тайну Костя Булий, в неприязненном отношении которого граф уже давно успел убедиться.
Размышляя обо всем об этом, он дождался Кости Булия.
- Пойдемте, ясновельможный пан,- позвал его старый слуга торжественным голосом.
Граф передернулся, но, быстро преодолев невольное колебание, смело шагнул вперед.
- Веди!
Костя Булий без слов направился прямо к парадному подъезду.
Граф следовал за ним в глубокой задумчивости. «Меня сюда привело загадочное письмо покойного брата,- - говорил он себе,- я приношу дань уважения его последней воле».
Тем временем Костя достал из-за пазухи ключ и с громким треском настежь растворил двери.
- Прошу, ясновельможный пан,- сказал он тихим значительным голосом.
Граф снова заколебался.
- Иди первым,- произнес он наконец и наглухо застегнул сюртук, словно опасаясь выдать себя громким стуком своего сердца.
Костя Булий шагнул к дверям и тут же нагнулся и поднял что-то с пола.
- Что это? - быстро спросил граф.
- Фонарь, ясновельможный пан.
Одновременно с его словами вспыхнула спичка, и через минуту засветилась свечка в фонаре.
Граф сделал шаг вперед, Костя же в это время проворно отступил назад. Этот неожиданный маневр по-настоящему испугал графа. Он отскочил в сторону как ошпаренный и с дрожью в голосе торопливо спросил:
- Что ты? Что это значит?
- Закрываю дверь, ясновельможный пан,- невозмутимо отвечал Костя.
И, вынув ключ с наружной стороны двери, он с тем же громким треском и скрежетом запер замок на два оборота. Графа вновь передернуло.
Странное дело, он не боялся никакой очевидной опасности; будучи по природе человеком отважным, он, наверное, без страха смотрел бы в дуло пистолета, направленного ему в грудь, или на занесенную над его головой саблю, и все же в эту минуту его пронизывал какой-то непреодолимый, таинственный страх. Несмотря на это он твердым шагом ступил вслед за ключником на широкую мраморную лестницу с полуразрушенными ступенями, которая вела на второй этаж дворца.
Каждому шагу ночных посетителей сопутствовало глухое, пугающее эхо. Граф дрожал как осиновый лист, но теперь уже не только от безотчетного ужаса. Эта лестница вызвала в нем многочисленные трогательные воспоминания детских лет. Сколько раз он ребенком спускался по ней с матерью, бонной или гувернером и как часто получал строгие замечания за то, что перескакивал через две ступеньки, подражая Миколаю, для которого и пять, и шесть не представляли серьезного препятствия. Однажды при такой попытке он упал и в кровь разбил себе голову, и как же ласкала его мать, пока не унялась невыносимая боль.