- То есть как?
- По совету Рабулевича, я прежде всего предъявлю иск ясновельможному пану… скажу, что, приняв в свои руки после известия о смерти брата жвировское поместье, ясновельможный пан пообещали мне в награду за мою долголетнюю службу бучальский фольварк… а ясновельможный пан…
- Я?
- Вы подтвердите, что действительно дали мне такое обещание, от которого и теперь не отказываетесь. Но обещание это отпадает само собой, поскольку условия завещания лишили вас всякой надежды на наследство. Тогда я…
- Тогда ты? - продолжал граф, невольно захваченный красноречием своего комиссара.
Жахлевич еще пуще скособочился, лицо его приняло еще более мерзкое выражение, и весь он в эту минуту выглядел как олицетворение подлости…
- Буду добиваться, чтобы завещание признали недействительным,- пробормотал он тихим, приглушенным голосом.- Ясновельможный пан приобретет Жвиров с пятнадцатью деревнями.
- Пятнадцатью? - быстро переспросил граф.
- А я, выиграв процесс, должен тем самым получить Бучалы.
- Лучшую деревню жвировского поместья!
- Ясновельможный пан, ведь покамест это еще, по-честному, журавль в небе.
- Черт с тобой,- буркнул граф.
- Ясновельможный пан согласны? - поспешно спросил Жахлевич.
- Нет, нет еще, подумаю до завтра.
Жахлевич усмехнулся, поклонился низко, а про себя подумал: «Бучалы, считай, у меня в кармане!»
Граф стал быстро ходить по комнате. В эту минуту во дворе раздалось щелканье кнута.
- Кто-то приехал,- сказал граф.
Жахлевич быстро подошел к окну.
- Временный владелец Жвирова,- понизив голос, произнес он с улыбкой.
Граф поморщился и буркнул:
- Тоже мне, в пору приехал.
Затем он повернулся к Жахлевичу и похлопал его по плечу, говоря:
- До свидания, мой Жахлевич. Я подумаю о том, что ты мне сказал, а ты тем временем не забудь о Бруннентифе.
- Деньги будут завтра, ясновельможный пан, по-честному.
- А я завтра дам тебе ответ.
Жахлевич поклонился еще ниже прежнего и, весь скривившись на левый бок, тихо выскользнул из комнаты, словно кот, натворивший бед в кладовке, когда он спешит исчезнуть с хозяйских глаз.
Граф провел в канцелярии еще несколько минут, не торопясь приветствовать гостя, который тем временем прошел прямо в гостиную. В гордом магнате боролись самые противоречивые чувства.
- Этот Жахлевич сущий дьявол,- шептал он, продолжая быстро шагать по комнате,- задал он мне задачу… Совместим ли такой поступок с честью,- вот о чем я должен поразмыслить. Покойный Миколай был в обиде на меня…- тут граф нахмурил лоб, остановился и задумался.
Но тотчас же тряхнул головой, махнул рукой и пробормотал:
- Нет, все это следует хорошенько взвесить… а теперь,- добавил он несколько пренебрежительным тоном,- пойдем к нашему гостю.
И с этими словами граф вышел из канцелярии.
IX
ЕВГЕНИЯ
Войдя в гостиную, граф застал Юлиуша в обществе своей дочери. Он приветствовал юношу более холодно и высокомерно, чем обычно, и сел, всем своим видом показывая, что собирается больше слушать, нежели принимать участие в разговоре.
Графиня и ее дочь сидели на диване, и обе, казалось, были в прекрасном расположении духа.
Внешность графини была отмечена всеми признаками высокого происхождения. Внушительный рост, горделивая, величественная осанка, орлиный нос, уверенный и смелый взгляд, сказочно маленькая ручка - все это удивительно соответствовало ее княжескому сану.
Единственная дочь ее, шестнадцатилетняя Евгения, совершенно не походила на мать. Худенькая, хрупкая, гибкая как тростинка, она была одним из тех миниатюрных эфирных созданий, под стопой которых, казалось, не пригнулся бы и лепесток розы. Графиня была темная шатенка с черными глазами и бровями, Евгения - светлая блондинка с глазами синее самого синего василька и маленьким, прелестной формы носиком, который мог бы служить образцом для греческих ваятелей. Если лицо графини выражало преимущественно высокомерие и серьезность, то каждая черточка лица Евгении дышала детским весельем и непосредственностью, нередко переходящими в ветреность и своеволие.
На ее свежих, изящных очертаний губах неизменно играла улыбка сердечного довольства, в котором она сама не давала себе отчета. Глядя на ее белое, нежное личико, казалось невозможным представить себе, будто на свете есть что-то, столь же белое, но из-под чуть приоткрывшихся губ сверкали два ряда маленьких зубок, которые смело могли поспорить белизной с лицом. Ее беленькая, пухленькая ручка повторяла материнскую, перестав расти, как видно, с пеленок, а ее примеру, должно быть соперничая с нею, последовала и ножка, стянутая крохотным атласным башмачком, который в эту минуту выглядывал из-под голубого муслинового платья.