Посреди залы стоял круглый дубовый стол, выщербленный и изрубленный со всех сторон.
- Вот следы сабли покойного старосты-отца,- тихо промолвил Катилина, вспомнив рассказ мандатария.
И с редкой для него почтительностью он взглянул на стоявшее поблизости кресло, более удобное, чем остальные, сидя в котором несчастный старец, который, утратив отчизну, утратил и разум, беспрерывно выражал свой протест.
Катилина задумался было, помрачнел, но скоро в нем взыграло неистребимое чувство юмора.
- Чертовски несчастлива была эта старая польская аристократия. С потерей самостоятельности родины одни потеряли доброе имя и честь, другие - состояние, третьи - рассудок. Не лучше ли быть выскочкой - аристократом из новых, этаким денежным мешком с еврейской ермолкой или батогом эконома в гербе. Такой уж наверняка не утратит ни чести своей, ни разума по той простой причине, по какой голый человек никогда не станет опасаться грабежа.
Произнеся эту саркастическую тираду, Катилина взял в руки канделябр и подошел поближе к висящим на стене портретам. И не мог удержаться от дрожи при виде этих великолепных фигур и лиц, которые с грустью и вместе с тем величественно взирали на него из своих рам, словно чувствовали и видели нынешний упадок и угнетение дорогой им отчизны.
Хоть и был Катилина насквозь пропитан пагубным ядом скептицизма, он не мог все же совладать с волнением. Свесив голову набок, он предался грустным размышлениям. Долго стоял он так, пока не заставил себя наконец очнуться и медленным шагом пошел от одного портрета к другому.
Перед четвертым с конца он остановился.
- Насколько я знаю, вот первый из рода Жвирских, уже вошедший в отечественную историю,- прошептал он.- Это, наверное, прадед покойного Миколая Жвирского, Адам Жвирский, русский воевода, который способствовал победе под Бычиной и поимке австрийского кандидата на польский престол. А это,- продолжал он, подходя к следующему портрету,- Иероним Жвирский, вельский каштелян, друг Ежи Любомирского, соучастник его побед под Ченстоховой и Монтвами и товарищ в дальнейшем его добровольном изгнании. Рядом - Стефан Жвирский - воевода лифляндский, что пал под Гданьском, сражаясь за короля Станислава… А вот,- сказал он, сделав еще шаг,- вот уже и сам ясновельможный староста, неистовый защитник барских конфедератов, бесстрашный противник Тарговицы, в старости несчастный безумец…
- Ах! - вскрикнул он вдруг и отскочил назад не то в удивлении, не то в страхе.- Вот молодой староста Миколай Жвирский. Но откуда мне так знакомо его лицо, почему так живо запечатлелось в памяти? - бормотал Катилина, потирая лоб и жадно вглядываясь в портрет.
На портрете был изображен мужчина средних лет, лицо его, хмурое и дикое, выглядело при этом на диво смелым и энергичным. Из-под выпуклого, выразительного лба сверкали глубоко посаженные серые беспокойные глаза; нос с широкими крыльями, крепко стиснутые зубы, выдавшийся вперед подбородок говорили о характере страстном, дерзком, непреклонном и предприимчивом. Казалось, для этого человека не существовало ничего невозможного, ничто не могло представляться ему слишком смелым или удивительным.
Катилина стоял как вкопанный.
- Разрази меня гром,- проворчал он наконец, где-то я уже видел это лицо. Где же, черт побери?! Прямо врезалось в память… Может, я знал кого-то похожего? О, нет, лица такого рода не часто встречаются в наше время.
И, видимо, для того, чтобы сосредоточиться, попытаться пробудить непослушную память, Катилина опустился в кресло покойного старосты, в глубокой задумчивости потирая лоб.
Вдруг он вздрогнул всем телом, кровь застыла у него в жилах, в груди захватило дыхание.
Фигуры на портретах все разом зашевелились и одна за другой пронзили его ужасным взглядом. Адам, русский воевода, сурово насупил брови, Иероним, бельский каштелян, гневно вращал глазами, Стефан, лифляндский воевода, закусил губы и непрерывно шевелил усами, а предпоследний - староста пан Михал как-то странно усмехнулся, в то время как сын его, молодой староста, выскочил из рамы и, замахнувшись, двинулся к дерзкому втируше…
Катилина почувствовал, что у него волосы встали дыбом и холодные мурашки забегали по всему телу. Он собрал все силы, чтобы вскочить с кресла, закричать, спастись бегством. И он действительно вскочил на ноги и громко крикнул, но в ту же самую минуту остолбенел от удивления, сплюнул и разразился хохотом.
Все портреты неподвижно висели на стенах.