— Слава старцу Эппе, пусть господь бережёт его душу… — говорила бабуля Айнуш. — Эппе однажды спас одного нашего юношу от взгляда Карадаг. Но если уж гора решит на тебя посмотреть, ты больше никогда не сможешь быть моей маленькой Ниду.
— А разве скала может посмотреть? А как я узнаю, что она меня увидела? — спрашивала Ниду.
— Ты сразу поймёшь, отведи господь! — бабушка Айнуш перекрестила внучку. — Все глаза мира сразу посмотрят на тебя.
Ниду уже подходила к скале, к привычному, абсолютно мёртвому куску пути. Здесь никогда не было никаких звуков, ни ветерка, ни птичьего щебета, ни даже стрёкота цикад.
— Ифти, Ифти! Ну-ка ко мне! Иди рядом! — Ниду было как-то не по себе, и она хотела быстрее пройти неприятный отрезок, взяв собаку за верёвочную петлю на ошейнике.
— Ифти… — шёпотом сказала Ниду и наступила на тень от скалы. Ифти звонко гавкнул, тень вздрогнула, а Ниду так испугалась, что со всех ног бросилась бежать обратно домой, бросив и палку, и бочонок для можжевеловых шишек.
Зайдя домой, она сразу открыла плетёную дверь бабушкиной комнаты, чтобы рассказать, как Ифти залаял прямо у подножья Карадаг. Бабушка сидела на кровати. Её тонкие седые косицы лежали на худых плечах, а огромные глаза, не отрываясь, смотрели на внучку. Ниду замерла на пороге комнаты и за окном увидела отца — он стоял в зарослях свекловичного тростника и смотрел ей прямо в глаза.
— Раз-два-три, мне не холодно внутри… — Ниду так и стояла на пороге комнаты. — Раз-два-три, на меня не посмотри…
Клюка бабушки Айнуш
Стук деревянной палки всегда выдаёт идущую за продуктами или прогуливающуюся по берегу старушку Айнуш. Сухое и звонкое “цуи-уа, циа-у” и потом гулкое “тонк-тонк” — это она выходит из комнаты со скрипучими половицами. “Крак-крак-крак” — идёт по вымощенной камнями дорожке. “Пуф-пуф-пуф” — срезает через мокрый после дождя палисадник. “Хосс-п, хосс-п” — мелкая галька вдоль кромки моря разбегается от её дубовой клюки.
Каждый мальчишка в деревне у Холма мечтал походить с такой палкой хотя бы денёк: нет ничего удобнее для понарошечной стрельбы или бешеной скачки козлом вокруг уставшей матери. Но старушка Айнуш, с тех самых пор как её любимая внучка пропала у скалы Карадаг, никогда не выпускала из рук чёрную резную клюку с гладкой латунной ручкой.
Сегодня солнце почти не светило, и казалось, что утро с трудом договорилось с ночью, чтобы наконец наступить. Звуки были ватными, воздух — холодным, бельё на веревках деревенских хозяек — мокрым, а детский сон таким же крепким и сладким, как чай старушки Айнуш. Она доедала булочку с изюмом, когда в дверь постучали.
Цуи-уа, циа-у, тонк-тонк-тонк.
— Кто там? — спросила старушка. Никто не отвечал, не дёргал ручку в нетерпении и не шуршал бумагой от халвы. Приходить в гости к Айнуш без халвы или хотя бы ореховой нуги в деревушке не рисковали.
— Да кто там, наконец?! — старушка отставила палку в сторону и, держась за поясницу, вдела цепочку в чугунную петлю и осторожно приоткрыла дверь. Поводив через щёлку одним глазом то влево, то вправо, Айнуш загремела затворами и попыталась рукой нащупать гладкую ручку клюки в углу. Но натыкалась то на паутину, то на плащ, висевший на ржавом гвозде, то на трость зонтика, то на спящего на табурете кота Эрме. Айнуш растерянно стояла посреди утренней голубоватой темноты прихожей и всматривалась в тот угол, где только что оставила свою палку. Там ничего не было. Айнуш распахнула дверь, тяжело шагнула через порог и по привычке выставила вперёд себя руку, держа невидимую клюку. Несколько минут она то оглядывалась на дверь, то всматривалась в заросли свекловичного тростника за калиткой. Ни у соседских домов, ни у колонки с водой не было ни души, даже для молочника ещё было, кажется, рановато.
Вернувшись в прихожую и заперев дверь, Айнуш увидела свою клюку, стоящую в углу. Именно там, где ещё недавно она и должна была быть. Кот, плащ, зонт, утренние сумерки — всё было на своих местах.
— Ты где была?! — прикрикнула старушка в угол и ухватила палку за латунный нос.
Она так обрадовалась находке, что не стала долго раздумывать над странным исчезновением, списав его на свою невнимательность и раннее утро, в котором иногда всё так перепутается, что кусочки снов нет-нет да и проскользнут в дневные дела.