— В чем дело? — недоумевала Тер.
— Он же сам курит! И курильню эту потому знает. И его там знают. Ты помнишь, припадок с ним случился тогда на игре с «Бобрами», помнишь? Врач потом говорил, нашему тренеру, что Рив допинг принимал. А может, сказал, не допинг — вообще наркотики употребляет. Я теперь вспомнил. Он небось там со своей Эруэль и познакомился! Точно! Так дело и было, а не вся эта чепуха, которую он мне загнул… Извините, господин Лонг. Как я не сообразил! Он потому меня и спровадил, а сам остался!
Дон никак не мог успокоиться. Тер в волнении мяла платок. Только господин Лонг продолжал задумчиво смотреть перед собой.
Сверкала нержавеющая сталь ручек, конфорок, рычажков, кранов. Сверкал белый кафель стен, белые бока плит, холодильников, бесчисленных шкафов. На столе в свете ламп сверкал хрусталь бокалов, серебро ложек и ножей.
Уважая покой погруженного в размышления хозяина, застыли неподвижно горничные в белых наколках, повар в крахмальном колпаке.
Немая сцена…
Наконец господин Лонг оторвался от своих дум. Лицо его приняло привычное энергичное выражение.
— Учтите, ребята, кто раз отведал, как говорится, этой похлебки… Сложное дело. Черт с ней, с этой девкой, постарайтесь выручить вашего Рива. Прежде всего выясните, сам-то он курит или нет. Это же все пока предположение, мало ли чего врач сболтнул. Ты сам слышал? — Он повернулся к Дону.
— Нет. Тренер сказал.
— Вот видишь, врач — тренеру, тренер — тебе. Может, напутали. А ты как думаешь поступить?
Но Дон не успел ответить, его перебила Тер.
— Вот что, — заявила она решительно, — надо немедленно сообщить в полицию. Пусть закроют курильню и схватят всех этих негодяев, этих отравителей, этих…
— Тише, дочка, тише… — Лицо господина Лонга приняло не свойственное ему горестное выражение. — Зачем уж так?
— Как же, папа? — Тер вскочила, она рубила воздух рукой. — А как же? Ведь ты подумай только, что они делают! Они же отравляют людей, просто убивают! Возьми эту несчастную Эруэль да самого Рива. Дон рассказывал, как все там… Нет! Всех этих, кто продает, курильни держит, всех этих… Их надо убивать!
— Тише, дочка, тише! — На этот раз в голосе господина Лонга был металл. — Мала ты еще всех судить.
— Но, папа…
— Мала, я сказал! Не судите, да не судимы будете. Так-то! Ну, а здесь надо что-нибудь предпринять! — Он говорил уже своим обычным голосом.
— Но, папа, надо просто сообщить в полицию. О, идея! Ты можешь сказать отцу Лилиан. Он же там в полиции ведает какими-то наркотинами. Хочешь, я скажу?
— Не вмешивай ты его в это дело. Он еще скажет дочери, и та узнает, что Рив ходит по курильням. Она неравнодушна к нему. Ты сама говорила. Зачем ее зря расстраивать?
— Да, ты прав, папа. Тогда просто мы пойдем с Доном в полицию и все расскажем.
— И это, дочка, не очень умно. Дона спросят, что он там делал, не курил ли сам. Значит, не нарушал ли закона. Начнутся допросы. Не поверят. Да еще будут вызывать на очные ставки — мол, этого там не видели? А этого?..
— Опять ты прав, папа. Но что же делать?
— Хотите мой совет, ребята? Конечно, с точки зрения общепринятой морали, отцу дочери, наверное, не полагалось бы давать такие советы. Но я не проповедник, я бизнесмен, я реально смотрю на вещи. Покой дочери и ее друзей мне важней всего. Так вот, пусть Дон напишет письмо, укажет адрес, расскажет все, не называя, конечно, ни Рива, ни этой, как ее, Эруэль. Но подписи не ставит.
— Ой, правильно! Спасибо, папа!
— А сколько письмо будет идти? — с сомнением сказал Дон.
— День, парень, один день, — успокоил его господин Лонг. — За это время ничего не изменится. Результат будет тот же, а хлопот и неприятностей никаких. Идите, пишите.
— Пошли, Дон. — Тер потащила своего друга за руку. — Спасибо, папа, ты у меня умница! — Донесся из коридора ее голос.
Вскоре, как прилежные школьники, они сидели рядом в кабинете Тер и составляли черновик письма.
Закончив письмо, Дон и Тер перепечатали его на машинке. Они решили, что опустить его надо в отдаленном районе города, чтоб спутать следы.
Они сели в кремовый «бьюик» и поехали. Машина катила по забитым даже в этот поздний час улицам.
Дон и Тер долго молчали.
— Может, зайдем выпьем кофе — холоде, — без особой убежденности предложил Дон.
— Зайдем, — так же равнодушно отозвалась Тер.
Они подъехали к простому кафе-бару, каких в городе тысячи, оставили машину под присмотром оборванного и небритого старика (под присмотром! — просто старик суетился на стоянке, открывал дверцы, указывал свободные места и тем зарабатывал гроши) и вошли в помещение.
Десятка два деревянных столиков. Стены, заклеенные рекламами авиакомпании. Стойка с никелированными кофеварками и резервуарами бочкового пива. За стойкой полки с пыльными и в большинстве пустыми бутылками.
Скучающий, сонный бармен, полдюжины посетителей— такие же, как они, поздние пары.
Заказали кофе, по стакану теплого грога, — уж больно пронизывающая, сырая ночь на дворе, — и уселись в углу, возле рекламы бразильской компании «Вариг»: под крылом самолета бьются пенные волны, набегая на золотой пляж, и благословляет эту райскую картину гигантский каменный Христос на зеленой горе, что вознеслась над ослепительно белым Рио.
— Пора бы тебе поднять верх у машины, — заметил Дон, — зима скоро.
— Я на ней не езжу зимой! Для зимы у меня другая, — равнодушно сказала Тер.
Дон минуту смотрел на нее, ничего не говоря. Но она заметила его взгляд.
— Прости, Дон, — она положила руку на его широкую ладонь, — но, ей-богу, я не виновата. Это ведь все не мое, ты же знаешь. Это все отец заработал, что ж мне, отказываться? Он любит меня и радуется, когда у меня всего вдоволь.
— А я ничего не говорю…
— Нет, говоришь! — Лицо Тер сделалось сердитым. — Своим молчанием говоришь. Ты же осуждаешь меняй Я знаю! И напрасно. Имей в виду: если надо, я от всего могу отказаться. Без труда. Не думай. Только зачем? А будет ради чего отказаться, — она многозначительно посмотрела на него, — откажусь. С радостью.
— Не откажешься, — печально сказал Дон. — Тебе только кажется, Тер. Не откажешься. Поверь. Не может человек, привыкший всю жизнь ездить на машине, ходить пешком; живущий в особняках — поселиться в шалаше. Это только так говорится…
— Неправда, Дон, неправда! Важно, с кем. Конечно, если просто выбирать, тогда ясно — каждый выберет богатство, а не бедность. Но если есть любимый, так выбираешь его, а уж богат он или нет, дело второе…
— Нет, Тер. — Дон усмехнулся. — Что может дать, к примеру, такой парень, как я, такой девушке, как ты? Ничего.
Дон впервые заговорил с ней так откровенно. До сих пор все было ясно: она «его» девушка, он «ее» парень. Это знали все, даже их родители. Они любили друг друга навечно. В этом были уверены, пожалуй, лишь они сами. В будущем, в ближайшем — по окончании университета или… более далеком, они будут вместе. Об этом никогда не говорилось, это подразумевалось. Ни разу ни один из них не говорил о деталях. Как вместе? Где? Когда? Дон впервые, правда иносказательно («к примеру»), заговорил на запретную тему.
Тер заметно присмирела. Безотчетно она чувствовала себя виноватой (у нее все — у него ничего, и надо же было говорить о второй машине! Дура!).
— Смотри, — в голосе Дона слышалась непривычная грусть, — у меня есть домик, где мы живем с родителями, я буду инженером и, наверное, неплохим, может, куплю подержанную машину, потому что я хочу быть именно инженером, а не олимпийским чемпионом и не бизнесменом, ясно? — раздраженно добавил он, хотя Тер молчала. — Это все прекрасно для любой девчонки нашего квартала, — продолжал Дон, — а для некоторых просто мечта. Но не для такой, как ты. Что для тебя домик, машина, когда у твоего отца, а значит, рано или поздно у тебя, имение, где будка сторожа в два раза больше моего дома? Да как бы ты ни любила меня, не выдержишь, удерешь через неделю.