О тренировках он и не думал. Он думал теперь не о том, как вернуться в спорт, а о том, как бы продлить «растяжение» или еще что-нибудь, чтоб получать стипендию, чтоб избежать вопросов, скандала…
Он перестал смотреть в будущее: инженер, техник, конструктор, чернорабочий, бродяга — кем он будет? Какое это имело значение! Будущее, которое волновало его, — это сегодняшний вечер, вечер в подвале, в притоне. Укол, сигарета…
Дон не думал и о родителях. Раньше его беспокоило, как бы скрыть от них, не расстроить, не огорчить. Отныне это тоже не имело значения. Догадаются, поймут, узнают… Ну и что? Лишь бы не приставали с расспросами, с сочувствием, со слезами, с помощью. Но они не приставали…
Единственное, что еще волновало Дона, — это Тер. Он любил ее. Конечно, без нее он бы выжил, а без «зелья» нет, но в часы просветления (а их все же пока было больше, чем часов «забвения»), она была для него всем.
Чем хуже, чем тоскливей становилось ему жить, тем больше он тянулся к ней. Его Тер, его красивая, его капризная. Причина всех его несчастий…
Порой он думал: не случись тогда всех этих недоразумений, не приревнуй ее — пристрастился бы он к «зелью»? Стал бы он таким, как сейчас? И не мог ответить.
Он познакомился со столькими товарищами по несчастью, стольких узнал! Они приходили в подвальчики, в притоны, в курильни тысячами путей — от горя и от сытости, изнемогая от работы и от безделья, из-за самоуверенности и безводья. Но прежде всего — от страха. Все чего-нибудь боялись. Прошлого, будущего, того, что случалось с ними или что могло случиться. А главное — сегодняшнего дня, окружающего мира.
Из него надо было бежать. Как? Можно было покончить с собой (таких тоже хватало) или унестись в нереальный мир снов — любой ценой, какой бы тяжелой она ни оказалась.
Сильных, таких, как Артур, вступавших в борьбу с этим миром, было немного.
Как раз в один из этих дней он случайно встретил Артура. Если б Дон мог, он избежал бы встречи, но так уж получилось.
Артур досмотрел на него холодно, даже с презрением.
— Здорово, — робко сказал Дон.
— Здорово, — ответил Артур.
И тут вдруг Дон обозлился — ходит проповедник, неподкупный, поплевывает на таких, как Дон, а если бы сам оказался в его шкуре?
— Все воюешь, за правду сражаешься? — с кривой усмешкой спросил Дон.
— Все сражаюсь. А ты все к призракам бегаешь?..
— К каким призракам, что городишь? — Дон испугался. — Просто болею вот последнее время…
Артур усмехнулся.
— Болеешь! Знаю я твою болезнь. Лечился бы, раз болен.
— Вот ты бы и помог, вы же всех поучаете, как жить, что делать…
— Поучаем, — резко перебил Артур, — не ты ли ко мне за советом прибегал? И лечим — общество лечим, а не отдельных безнадежных дураков вроде тебя. Мы не филантропы, мы революционеры — понял? — пока еще не самые умелые. Да ничего, научимся.
И он повернулся к Дону спиной.
«Они-то научатся, — размышлял Дон, — а я действительно дурак».
Слабый дурак. Его удел — бегство.
Значит, рано или поздно он бы все равно превратился в того, кем стал. Не из-за Тер или Рива, так по другой причине. Значит, не все ли равно? И зачем тогда бороться? От того, что написано на роду, все равно не уйдешь.
Однажды он даже набрал номер телефона, широко разрекламированный в газетах. Его можно было набрать в любое время суток, и ласковый голос участливо расспрашивал о бедах звонившего, уговаривал не выбрасываться из окна, не убивать жену, не стрелять в соперника, не мстить уволившему с работы хозяину. То был номер телефона «Братской помощи», филантропической молодежной организации, чьи лозунги были «Спасти обреченного!», «Вернуть покой!» и т. д.
Дон долго слушал тихий женский голос, убедительно разъяснявший, что все горести в жизни проходят, а счастье неизменно возвращается, что наркотики — это плохо, а спорт — хорошо, что главное — надо полюбить девушку и ради нее обновиться, очиститься от дурного…
Когда трубка нагрелась так, что стала жечь ухо, Дон тихо повесил ее на рычаг автомата. Нет, не то, не то…
Попытки как-то исправить положение, вырваться из дурманного омута становились все реже, все безнадежней. Потом прекратились совсем. Будь что будет…
Так легко и удобно катиться под гору.
Глава XVI
ГДЕ ЖЕ ВЫХОД?
Тер лежала на постели и рыдала. Она искусала тонкий платок, вымочила подушку. В комнате было темно. Она не зажигала огня. Отец уехал в клуб, мать… Впрочем, что дома мать, что нет — все одно, ее никто не видит. Слуги… Кто их замечает?
Так что Тер одна в доме. И может рыдать во весь голос. Но она плачет беззвучно. Только трясутся плечи, только искусана подушка.
Она не в силах кричать, — лишь вот так беззвучно рыдать.
В руках Тер зажат, скомкан клочок бумаги, порванный конверт валяется на полу. Что ж, не все ей писать анонимные письма. Пришел черед и получать…
Этот маленький конверт лежал в почтовом ящике среди десятков других. Горничная привычно разобрала корреспонденцию. Рекламные проспекты, объявления — в корзину, толстые пакеты, счета, письма на имя господина Лонга — его секретарю, а редкие конвертики для Тер — на поднос и ей в комнату.
Лениво и равнодушно Тер рвет конверты, пробегает глазами приглашения, сообщение о перенесенном экзамене, о ждущих ее в библиотеке книгах, анкету очередного опроса Института общественного мнения… А это что? Маленький листок, несколько строк на машинке.
Тер начинает читать. Она вскакивает. Приложив ладонь ко лбу, перечитывает еще раз и еще. Неизвестный доброжелатель раскрывает ей глаза на «этого подонка» Дона…
Лучше пусть она узнает сейчас, чем когда об этом заговорит весь университет. Неужели она слепа? Ничего не видит, не понимает? Если не верит, пусть засучит ему рукав, увидит следы уколов. И «растяжение» у него липовое. Вообще…
Ей трудно унять дрожь в руках. Она ложится на кровать. Главное, не поддаваться панике, не верить. Не верить клевете! Но зачем, кому понадобилось писать? Отвергнутому поклоннику, врагу Дона (разве у него есть враги?), ее, Тер, недоброжелательнице (при ее характере у нее таких немало), может, болельщикам «Бобров»?
Тер понимает, что не это главное, главное — правда ли то, что написано в письме.
Она начинает припоминать все их разговоры с Доном, его отлучки из дома, перемены настроений, перемены в лице, перемены в отношении с родителями, с товарищами, с ней. Вспоминает мельчайшие детали. Дрожанье рук, тени под глазами. Вспоминает историю с Ривом, историю с полицией.
Отдельные воспоминания складываются в общую картину. И тогда сомнений не остается.
Уткнувшись лицом в подушку, Тер рыдает.
Она лежит до сумерек, не выходя из комнаты, не отвечая на стук горничной.
Мелькают несвязные мысли. Если так, если Дон потерян, зачем он ей? Он недостоин ее да вообще недостоин жить. От таких надо отворачиваться, их надо гнать. Как все просто: порвать, уехать — новые люди, страны, впечатления. Все забудется, забудется Дон с его подлостью, предательством (разве то, что он делает, не предательство по отношению к Тер?), с его несчастьем, с его горем… Ну нет, так просто она его не отдаст. Она берет себя в руки. Идет в ванную, принимает душ. Приводит себя в порядок, переодевается.
Сжигает на огоньке зажигалки письмо, выбрасывает мокрый от слез, искусанный платок.
Спускается вниз. Предупреждает горничную?
— Я буду очень поздно. Пусть папа не беспокоится. Садится в машину и выезжает за ворота. Теперь Тер спокойна. От отца она унаследовала энергию и самообладание, они пригодятся ей сейчас. План ясен. Прежде всего разыскать Дона. Убедиться, что письмо не лжет. Поговорить с ним. Немедленно принять меры. Врачи, психиатры, лучшие специалисты, она всех поднимет на ноги. Деньги есть. Продаст драгоценности, подарки отца, займет, найдет. Если нельзя иначе, посвятит в тайну отца. Скажет, что иначе… Потом увезет Дона куда-нибудь. Лучше всего на яхте отца в море, подальше от всех, от соблазнов, от забот. Далее пусть Дон перейдет в другой университет, она тоже, в крайнем случае. Главное — действовать, действовать, не теряя ни минуты! Так просто она его не отдаст! Она еще поборется, увидим, кто окажется сильней — эти проклятые порошки, эти спекулянты-убийцы (о господи, как Тер их ненавидит!) или она, готовая отдать все ради его спасения! Увидим!