— Ну здорово ты его! — одобрила Мэм. Ритка же все еще провожала гостя слегка затуманенным взором. Гладко потянув книзу тонкий красный джемперок и прикрыв глаза длинными ресницами, она прошептала нараспев с восхищенным вздохом:
— Похож, девоньки. Похож!
— Кто на кого? — не поняла Нея, уловив эти бережные движения. Она знала, что теперь долго не остынет от беседы с Биндой.
— Он! На фотографии свои! Горислав… Похож!..
— А-а, Горислав! — Нее как-то не поверилось в освещенные настольной лампой угодливую улыбку поэта, его мелкие зубки и бриллиантовое кольцо, мятые брюки и нитку, прицепившуюся на них сзади.
— На кого же он должен быть похож? На папу римского? Или на Алкивиада?
Кто такой папа римский, Ритка знала, но Алкивиад ей явно знаком не был, и она слегка насторожилась.
А белая нитка не очень длинная. Значит, сказала бы Мэм, блондинка симпатизирует ему. Если намотать нитку на палец, можно угадать имечко, наматывая на палец по витку на букву по алфавиту: А, Б, В, Г, Д, Е… Елена… А может, и не Елена, Ева или Екатерина…
Но про блондинку Мэм ни слова, она хватила по главному.
— Жучок твой Горислав, — вот как сказала Мэм Ритке Вязовой и кивнула на едва прикрытую дверь, не допуская возражений. — Слышишь, как с приятелем торгуется? Слышь, как Брюх наш постанывает, а ведь он добрый, не из собственного кармана, а из государственного платит…
Ритка поражение прислушалась:
— Ничего себе поэтик заломил цену!!
За дверью погас свет и снова загорелся.
— И после этого как еще его стихи о бескорыстии слушать, а? — тихо спросила Мэм, тоже немного потрясенная своим открытием. — А может быть, я не права, Нейка, как ты мыслишь на сей счет? Прикинь: у тебя зарплата, у матери корова и дом. Понятно, и он не на вокзале обитает. Но у тебя зарплата, а ему надо же от книги до книги жить на что-то. И семью содержать. Жена, поди, капризная фифа — то подай, это купи, туда свози, и везде на людях, мало тратить — скупердяем прослывешь, все в оба смотрят, каждый шаг фиксируют, а много — где они, эти много? Нетути! — Мэм сокрушенно развела руками над столиком и снова свела ладонь к ладони, словно собиралась молиться. — А не включить ли и нам свет? Ты думаешь, литератор много получает? — вопросила она, глядя на высоченный потолок, не опуская рук. — Только и слышишь, как жужжат, рокочут: гонора-р-р-ры! Рестораны, курорты, дачи, поклонницы! Глазищи от зависти выкатывают, считают, что раз писатель или поэт, значит, сидит на мешке с червонцами! А кто говорил, что писатель иной даже приличной заметки в газету сочинить не может, измучается весь! По статистике, литератор в среднем зарабатывает восемьдесят рублей в месяц, если разделить гонорар за книгу на время, потраченное на нее. А книгу за неделю не пишут. Кладовщик с поваром и те больше получают, не считая всяких там приварков. И мы с тобой и Риткой получаем на целых шестнадцать рублей больше…
— Нет, Горислав, Центральный зал, понимаешь, не пройдет! Ты же слышал сам! Выступишь в другом месте. И это никакой не нажим, зал просто занят! Занят — и все! Столичный мюзик-холл нагрянул! А за ним впритык югославы едут! — раздавался за дверью уверенный баритон Лаврентия Игнатьевича, и Нея ясно представила, как шеф при словах «ты же слышал сам» указал перстом на телефон. — И сумму ты, мил человек, заломил невероятную! Без ножа режешь! Мы таких денег дать не можем. Не можем — и все! Я очень сожалею, но ты, брат, прости! Откуда я знал раньше, когда пообещал тебе твердо и этот зал, и эту оплату? Прости, но ведь ты не откажешься выступать! Ведь и это тоже д е н ь г и!
Что говорил поэт, расслышать было невозможно, но говорил он долго и убедительно.
— Хорошо, — согласился потом Бинда кисло. — Тебя устроит еще двойная зарплата консультанта? Это почти две сотни.
— Почти или две? — переспросил поэт. Точность он обожал.