Поэт не стал долго ждать и начал нараспев читать стихотворение о красноносом подлеце, который в трудное время войны наживался на спекуляции. К Лаврентию Игнатьевичу Бинде формально эти стихи никакого отношения не имели, да и не могли иметь, но поэт испепелял его взглядом и строками, с решимостью апостола правды и справедливости мстя за урезанные ничтожным Пургамаевым гонорары и невыплаченные две сотни к о н с у л ь т а н т с к и х рублей.
Лаврентий Игнатьевич заерзал в кресле, повернулся к соседу слева и стал что-то с жаром объяснять, прикрывая рот ладонью, похоже, оправдывался. Сосед безразлично дернул плечами и всем видом дал понять, что ему интереснее слушать не Бинду, а поэта.
— Ну как, права я была? П р о с и л? — подала голос Ритка Вязова, когда Нея вернулась за свой стол. На всякий случай надо было поднять словарь Мюллера — шестьдесят тысяч слов и выражений, откуда он в Народном контроле? — и загрузить словарь в сумку.
Нея нарочно пропустила мимо ушей вопрос Ритки, попыталась небрежно взвесить темно-синий том в руке, но не удержала его:
— Ну и фолиант! Гвозди можно заколачивать!
— Задание на выезд? — теперь тихой проницательностью наливались глаза Мэм.
— Ага, — решила Нея поощрить нетвердую союзницу святой правдой ответа.
— И всего-то? — разочарованно протянула Ритка. — Тогда о чем же вы столь долго любезничали, маркиза?
Дождь молотил в открытую форточку, на стол сеялись приятные мелкие брызги.
— Во дает! — восхитилась дождем Ритка. — Такси, что ли, спросить? А тебя транспортом снабжает шеф?
— А то?
— И куда? — поинтересовалась Мэм. Ей по душе пришлась святая правда, и она жаждала ее еще.
— К какому-то Коновалову. Лаврентий Игнатьевич адрес дал.
Мэм успокоилась, но Ритка навострила уши. Она стояла у открытой форточки и ловила красивым личиком дождевые брызги, приятно жмурясь. Нея вспомнила, что у Ритки есть большой Друг в Народном контроле, и решила про контроль не говорить. Хватит с нее Коновалова. Коноваловых много, как Ивановых, Ахметовых и Петровых. Они есть и в Народном контроле, и в газетах, и в санэпидстанции. Однако Ритка не стала уточнять и, разжмурив большущие глазищи, пропела:
— Э-эка ты ласково после тарабаров — Лаврентий Игнатьевич!
— Тише, бабоньки, слышно же! — громким шепотом предостерегла Мэм, косясь на внутреннюю дверь.
— А на черта! Брюх свет врубил и снова на телефоне повис, — отмахнулась Ритка пренебрежительно и с издевочкой. — Ты что, не знаешь, кого он между тремя и четырьмя часами телефонным способом… милует?
Прыснули со смеху, и Ритка рассудительно молвила:
— Вот мы все хихоньки, а там, глядишь, — она повела глазами в потолок, — нам нового начальника подбирают!
— Может, и подбирают, — подтвердила Мэм.
Нея поняла, что, пока она была у Бинды, девчата что-то разузнали. Ритка не выдержала первой:
— Ой, Нейка, что я слышала! Наш Брюх-то не только с поэтом, а вообще мастак. Мастак, да захомутался! Мэм знает.
Мэм кивнула.
— В каких еще аферах? — спросила Нея, не справляясь с томом Мюллера, который не хотел помещаться в сумке.
— С грошами! — мстительно сказала Ритка. — С мандаринами! С гвоздиками! Со ставкой незаконной для персонального холуя — Гришки! И кое с чем еще, за что по головке не погладят.
— И откуда все это известно?
— От соседей, — Ритка кивнула от окна на стенку. — Там у Полинки Роговых сестрица учетчицей писем в редакции работает, я их как облупленных знаю, врать не будут, она сказала мне, что письмо поступило не почтой, а один персональный пенсионер передал и ушел, а когда распечатали, оказалось, про Брюха и его проделки.
— Пенсионер?
— Пенсионер. Только в письме подписи нет и адреса, но это дела не меняет. Теперь Брюху туго придется, раз письмом заинтересовались, надо бы расчесать крепенько, потом «По следам наших выступлений» тиснуть!
— А пенсионер настоящий? — спросила Мэм.
— Кто знает! Но там собираются с нами по отдельности беседовать, пройдут или проедут по домам.
— Ко мне долго ехать придется, — отчужденно сказала Нея, продолжая бороться с неподатливым Мюллером.
— А у них машина, быстро обернутся.
— И зря. Уедут с пустыми лапами.