— А это почему?
— Да потому, — раскачивала Нея сумку, втискивая словарь, — да потому, что мне всегда были и будут противны анонимки, даже если в них голая правда! Ну лопали мы эти мандарины! Ну любовались гвоздиками! Ну Гришка полдачи купил без домика на «левые» деньги и на те, которые отваливает ему Брюх, но ведь Гришка и за механика вкалывает!..
Мюллер наконец сдался. Нея застегнула «молнию», сумку швырнула на пол.
— Тише! — потребовала Мэм. — Заголосила, как на собрании!
— А! — отмахнулась Нея. — Брюх сейчас, как глухарь на току, ничего не слышит, перья распустил.
— Так ты что предлагаешь — отказаться от беседы? — Ритка растерялась без поддержки подруги.
— Надо подумать. Отойди от форточки, простынешь!
— Не. Я — девка закаленная, — неспроста вышла у Ритки двусмыслица «Нея — девка закаленная».
— Стоит ли думать? — Мэм поправила шиньон и, задумчиво сузив глаза, посмотрела в окно на трамвайную остановку, где под навесом собралось несколько мокрых зонтов. — У Бинды в газете братец сидит, в аккурат, кажется, он у них главный фельетонист. Вот вам и ситуация! Неужто братец о братце фельетон напишет? Ни в жисть!
— Прикажут — напишет! — убежденно сказала Нея. Она тоже встала, подошла к окну и тоже посмотрела на остановку. — На первый случай надо сказать этим вашим Салтыковым-Щедриным, что будем толковать с ними, если покажут письмо с настоящей подписью и не на задворках, а пусть несут сюда, честно, без всяких финтов. Я так считаю. И еще я считаю Бинду не совсем конченым, его можно воспитывать!
— Ого, нашелся наконец Песталоцци! — притворно восхитилась Ритка. К остановке подкатил трамвай, и зонты зашевелились. — Но, в общем, тебе пора выдавать премию или новый кулек мандаринов, а поверх дюжину гвоздик и три червонца из ставки, которую Гришка, наверное, делит с Брюхом пополам. А теперь пусть на троих: тебе, себе и шефу!
— Говори, говори, Вязова, — преувеличенно спокойно подбодрила ее Нея. — Говори, но думай. Не обязательно сейчас, но думай. Хотя ты и диссертацию клепаешь, а умственное зажигание у тебя позднее…
— А ты мою диссертацию не трожь, коли со своей не совладала. Хорошо? — озмеенно предложила Ритка. Мэм поднялась и встала между ними:
— Вы что, бабоньки, обалдели или как? Мне кажется, вам надо бы на дождик вместе, поостыть. Ну-ка, заканчивайте!
Гришка Бурин вдруг стал на редкость разговорчив. Он вез ее к Народному контролю, а сам рассказывал, как совершенно недавно узнал от шефа, что Нея Ахметулаевна живет от работы в тридцати трех километрах и каждый день долго трясется, в автобусах в оба конца.
— Я заезжал бы за вами, если бы он позволил! — горячо уверял ее Гришка. — Но он вроде и не против, а сам кивает на бензиновый лимит. Верно, отвечаю, лимит. Тогда намекаю: надо бы позаботиться о быте сотрудников, помочь им поближе к работе квартиру получить, связи-то вон огромные какие!
Гришка оторвал разлапистые руки от баранки, для форсу оплетенной в мелкую клеточку оранжевым шнуром, и показал ими в стороны, какие огромные связи у шефа. Гришка любил отрывать руки от руля. Рассказывала же Ритка Вязова, будто крутил он баранку далеко-далеко, за океаном. И вот осталась на всю жизнь обретенная там, у геологов на Кубе, такая темпераментная водительская привычка. Первый и второй заместители редактора страх как боялись Гришкиных рассказов, потому что он излагал их, как правило, на ходу за рулем и раза три чуть оптом не угробив весь командный состав редакции да еще и заезжего, точнее захожего путешественника Ивана Мотовилова, который не по личной прихоти, а в силу гражданского зова пересекал страну пешком, держась избранной им географической параллели, но не обходя в первую очередь облисполкомы и местные газеты, даже если те располагались значительно выше или ниже параллели, ибо они подкрепляли отважного пенсионера-путепроходца — первые гостиницами и слегка натянутым радушием, вторые — после небольших препирательств с малоответственными работниками отделов информации, норовившими тиснуть о нем собственный материал, — оперативным печатаньем его единственной, размноженной на гектографе, статьи и досрочно выписанным повышенным гонораром за эту статью.
— И еще спрашиваю я шефа, — продолжал Гришка Бурин, зорко наблюдая за дорогой, по которой два года назад ушел Иван Мотовилов (проспект за городом переходил в первоклассную автостраду с регулярным движением междугородных автобусов), — почему бы не устроить вашу дочку в детский садик, ведь, оказывается, отца давно нет, а мама, то есть бабушка, старенькая, дом тоже не новенький, а я-то знаю, как в крестьянстве за хозяйством нелегко ухаживать, сам в деревне воспитывался. До шестого класса!