— Ага… Мы сильные, мы русские, мы победим.
— Без сомнения.
— Это цитата, — сказал Гош с плохо скрываемым отвращением. — Патриотический стиш девятьсот четырнадцатого года. Проклятье, док, ну где у пострадавших кнопка, а? Сильно повышенная внушаемость? Почему тогда они меня не слушаются, прирожденного лидера? Дайте же ключ!
— Регуляторы, в седло, — напомнил Сан Сеич. — Тебя слушаются. Ты просто сам не хочешь заметить, как.
— Я убеждал тупых. Упрашивал. Давил на них. Стрелял в них. Без толку.
— Регуляторы, в седло, — повторил Сан Сеич. — Кто такие?…
— Не скажу, — отрезал Гош, сплюнул под ноги, круто повернулся и ушел в дом.
— …и насколько я смог понять, жизнь как раз начала более или менее налаживаться, — закончил Гош. — Только вы учтите, парни, я за что купил, за то и продаю. Газеты. Обидно — я сделал неплохой конспект, целую тетрадищу исписал на девяносто шесть листов. Новейший Завет получился, мягко говоря. Всемирная история последних лет человечества. И тоже впустую. Когда тупые меня в лесу зажали, сами понимаете, было не до барахла. Спасибо хоть автомат с собой уволок.
— Надо же — безработица! — высказался Цыган. — Демонстрации протеста…
— Танки в городе, — напомнил Костя. — Хорошо зажили, ничего не скажешь. И сколько эта бодяга продолжалась?
— По моим прикидкам, лет пятнадцать. Мои воспоминания четко застопорились на восемьдесят седьмом году. А сейчас на дворе приблизительно две тысячи первый. Или второй.
— Значит, нам где-то около тридцати, — резюмировал Цыган. — Обидно. Полжизни коту под хвост. Знаешь, Гоша, я тебе поначалу завидовал, а теперь прямо и не знаю. Есть такое ощущение, что я гор-раздо счастливее тебя. Извини, конечно…
— А есть некоторые гораздо счастливее нас, — подал голос Белый.
— Это ты о ком? — спросил Цыган подозрительно. — Думаешь, найдется кто-то и с активным сознанием, и с полным объемом памяти? Так ему вообще…
— Ты не понял, — коротко остановил его размышления Белый и отвернулся к стене.
— А-а… — кивнул Цыган. — Ты про тупых. Да, я не понял. Ваше мнение, Сан Сеич?
Пожилой мужчина отнял ладонь от лица. Он прикрыл глаза, как только Гош дошел в своем рассказе до начала девяностых, и так до самого конца и просидел.
— Ну, в принципе… — начал он, закашлялся и снова надолго умолк. Белый налил ему воды. Сан Сеич благодарно кивнул, сделал несколько глотков, отставил стакан в сторону и о чем-то задумался. Объездчики и Гош безмолвно ждали. — В принципе, мои выкладки подтверждаются. У Георгия память сопротивляется попыткам шагнуть дальше тринадцати-четырнадцати лет. Как раз тот период, когда в жизни человека начинаются первые серьезные потрясения. У меня, не знаю уж почему, какой-то мощный шок приходится на середину восьмидесятых годов, то есть, мне уже было далеко за сорок… Теперь, после Гошиного рассказа, я догадываюсь, в чем дело. Я совершенно не помню этот новый мир, который на страну обрушился. А он, судя по всему, действительно обрушился. И меня, я так думаю, очень сильно придавило. Н-да…
— А меня когда придавило в таком случае? — поинтересовался Белый довольно зло. — В день рождения?
— Расслабься, брат, — посоветовал Костя. — Вокруг полно народу, который придавило еще в утробе матери. Если судить по поведению. Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох…
Услышав последние слова Кости, Гош нервно дернулся. Все тут же, как по команде, повернулись к нему.
— Зацепило, — резюмировал молчавший до этого Большой.
— Ребята! — сказал Костя очень строго. — Знаменитым поэтом я не был точно.
— Но кто-то ведь был! — заметил Цыган.
— Это что, по-твоему, стихи?
— Не стихи, а как его…
— Частушка, — подсказал Сан Сеич. — Мальчики, а не почитать ли нам на ночь вслух? Как вы думаете, осилим страниц десять Фенимора Купера?
— Вполне, — оживился Белый, встал и направился к книжному шкафу в углу гостиной. — Самая лучшая терапия после откровений нашего заморского гостя.
— Я не нарочно, — притворно обиделся Гош. — Сами уговорили.
— Не валяй дурака, — пробормотал Белый, роясь в книгах. — Ну, чем побалуемся? А может, не Купера? Надоело. Очень уж там все на нашу жизнь смахивает. Давайте полегче. Доктор Белый рекомендует что-нибудь психотерапевтичное. И по возможности познавательное.
— Блюму Вульфовну Зейгарник, — скромно посоветовал Гош.
У Цыгана, Кости и Большого поотпадали челюсти, причем у Большого — с отчетливым хрустом.
— Чего? — не расслышал Белый.
— Есть такая роскошная книга, — объяснил Гош. — Учебное пособие. Называется «Патопсихология». А автор — Зейгарник Блюма Вульфовна.
Объездчики начали ржать. Они хохотали так, будто в жизни не слышали ничего смешнее. В принципе, так оно и было. Слышать-то они наверняка что-то слышали, а вот помнить не могли.
— Блюма Вульфовна! — патетически возопил Цыган, вздевая руки к потолку. Задохнулся и, не в силах больше смеяться, принялся надрывно стенать.
Костя выпал из кресла. Большой ревел в три ручья. Белый вдруг резко посуровел, утерся рукавом, и сказал:
— Не верю.
— Подумаешь! — надменно сказал Гош. — Людей еще и не так называли. Хорошо, когда у человека хватает сил носить такое заковыристое имечко, как орден. А если тебя в детстве из-за него как следует затравят — все, конец света. И вообще, есть куча людей, которые не в силах идентифицировать себя с собственным именем. Нестыковка, и все тут. У нас во дворе ошивалось две Леси, одна из которых была Лариса, а другая вообще Ольга, и еще одна Полина, которая тоже была Ольга на самом деле. И где-то, я точно помню, был парень, который себя называл Петя, а потом выяснилось, что он по паспорту Стас. О проблеме самоидентификации целые книги написаны.
Белый стоял к Гошу спиной, поигрывая дверцей шкафа. Остальные трое объездчиков, утирая слезы, продолжали сдавленно хихикать.
— Имена, — сообщил Белый кому-то, кто прятался среди книг в шкафу. — И-ме-на, — он вытащил приглянувшийся том и взвесил его на ладони. — Поверь мне, Гош, ты ошибаешься. Нет на свете кучи людей с проблемой имени. Больше нет.
— А я?! — через силу возмутился Большой. — Думаешь, мне нравится ходить в Больших?
— А ты что, Мелкий, что ли?! — прохохотал Цыган.
— Вот как дам сейчас! По шее!
Белый нашел силы оторваться от шкафа и повернуться к гостиной лицом. Оказалось это лицо совсем не веселое.
— Знаешь, Гош, — сказал он негромко. — Знаешь, чего я боюсь давно и упорно? С того момента, как тебя увидел. Нет, ты ни в чем не виноват, конечно. Но как бы ты не принес в этот дом беду.
— Эй, Регуляторы! — позвал вдруг Костя. — А куда это Сан Сеич исчез?
— Плачет на заднем дворе, — сказал Гош очень жестко. Он сидел, неестественно выпрямившись, уперев руки в бока, и глазами ел Белого.
— Не придуривайся! — рыкнул на него Белый. — Тебе же снизили агрессию, разве нет? И подняли критику. Знаешь, чего тебе не хватает? Попроси Сан Сеича, чтобы на завтрашнем сеансе немножко опустил тебе самооценку. Понял?! Никто тебя не обижал, ты! И не собирался даже! Я просто честно сказал!.. И теперь ты знаешь, что я думаю! Не о тебе, ясно?! Не-о-те-бе! А обо всей этой безумной жизни!
— А я, значит, самое плохое, что в этой жизни есть, — негромко, но с угрозой заметил Гош.
— Нет, друг мой Гошка, ты не самое плохое. Но ты самое опасное.
— Да почему же?! — искренне расстроился Гош. Видно было, что он уже не злится, а именно расстраивается. Только очень уж агрессивно это у него получалось.
— Потому что мы живем этой жизнью, — объяснил Белый, тоже немного успокаиваясь. — А ты в нее играешь. Балуешься. Ты уверен, что она пройдет, как сон. И значит, можно пока немного развлечься. Заодно — поиграть на нервах четверых молодых идиотов и одного старого дурака… А я тебе говорю — не пройдет эта жизнь! И она еще тебя поставит на четвереньки, может, даже похуже, чем нас. Это я так… Не пугаю. Даже и в мыслях нет. Я просто очень хочу, чтобы ты очнулся по-настоящему. Так, как мы.
— Жизнь есть сон, — ухмыльнулся Гош. — Кальдерон. Н-да. Я в нокауте.