Гейл клонит голову набок. - Что? Я не...
- Не тебе говорю.
Поднимаю взгляд к муаровым щиткам антимагических шлемов соцполиции. - Я говорю вам, парни. И всем, кто смотрит видео сквозь ваши шлемы. Всем, кто будет смотреть в записи. Всему мудачью. Управляющему Совету. Социальной полиции. Конгрессу Праздных.
Все вы и много других бедных ублюдков скоро умрете, потому что ваши лишенные мозгов головы были слишком тупыми, чтобы заключить одну гребаную сделку.
- Хэри...
- Вы могли получить всё. Целиком. И вы это понимали. Иисус Христос-страдалец, хоть кто из вас уделил мне внимание за двадцать пять лет? Я вырезал на лике двух миров доказательства нерушимости моего слова. Даже моя ложь становится истиной. Если я обещал вам, вы бы всё получили. Нужно было лишь сказать "да".
Всего-то. Да.
Я отдал бы вам всю затраханную планету в обмен на мир между нами. Но вы не выбрали мир, и мира не получите.
За что спасибо.
Я качаю головой, едва заметно. Не хочется продолжать. Но нужно. Люди должны узнать. Должны понять.
- Я говорю честно: спасибо вам. Спасибо, ведь меня тошнит хуже гребаной смерти от вида гноящихся язв этой планеты. Меня тошнит от каждого из вас. Потому что вы знаете, каков наш мир, и наделены властью его изменить. Но вы не меняете. Потому что вам хорошо и так. Спасибо.
А теперь я начну вас убивать.
Гейл, похоже, только что проглотил собственный язык.
- Это не угроза. Не предупреждение. Эту стадию мы прошли. Вы уже мертвы, и скоро люди не смогут не замечать вашей вони.
Спустя дни, месяцы или годы, когда весь ваш гребаный мир сгорит дотла, кто-нибудь начнет создавать объяснения. Расскажет народам, почему их жизни проходят среди пожара. В этих сказаниях я предстану плохим парнем.
Думаю, вы уже знаете: я привык.
Сказания объяснят людям, что их семьи мертвы и мир горит, потому что я злобный сукин сын. Верьте, это правда. Я такой.
Но вы же знали.
Вы десятки лет знали, какой я злобный сукин сын. Знали, когда делали актером.
Знали, когда я убил свою жену.
Знали, когда насиловали мою дочь и когда выдирали глаза моему отцу.
Знали двадцать пять лет назад, когда я устроил самый настоящий геноцид, чтобы ускорить гребаную карьеру.
Может, помните, как я предупреждал Черных Ножей? Я рассказал им, что будет, когда я приду за ними. Они не поверили.
Как и вы.
Чисто для протокола: вас предупреждали. Снова и снова. Я предупреждал вас, делая предложение. Предупреждал, когда убивал Марка Вило. Предупреждал вас двадцать пять чертовых лет назад, беседуя с Артуро Коллбергом в Студии Сан-Франциско.
Я не спасаю людей. Я не занимаюсь ненасильственным сопротивлением и не тружусь, меняя систему изнутри. Вам следовало помнить, кто я. Кем вы хотели меня видеть.
Помните. Вспомните, когда я приду за вами.
Помните, всё могло быть иначе.
Спецохрана переминается, руки крепче сжимают приклады силовых винтовок - вполне ясный язык тела, словно заглавная строка. "Этот чертов тип - этот сломанный калека, что прикован к койке в надежно укрепленном учреждении, о котором никто даже не знает - вообразил, что мы поверим? Что он способен на большее, чем лежать и ждать смерти? Ну-ну.
Может, в следующей жизни".
И они правы. Вот только это моя следующая жизнь.
Снова поднимаю глаза к искаженному пятну, отражению собственного лица в полицейских шлемах. - Если бы отцу дали шанс, он прожил бы и умер достойно. Он верил - верит - что использование силы ведет к деградации и уничтожению цивилизованного общества. Верит, что руки даны нам для помощи ближнему, не для его избиения.
Вам, вероятно, известно: я не разделяю этого мнения.
Отец верит, что жизнь человека священна, что человеку можно нанести вред лишь неохотно, после тяжких колебаний, когда нет иного выхода для защиты жизни и здоровья окружающих. Для папы это закон природы, определенный и абсолютный. Как гравитация, инерция и энтропия.
Но вы - исключение. Мудачье.
Я киваю мутному пятну своего лица. - Он ненавидит вас. Всех вас. И каждого. Лично. Если бы всех социков Земли охватил пожар, он не потрудился бы даже обоссать их.
Он признает, что это отступление от принципа. Признает, что становится лицемером, но ничего не может поделать. Единственное, что он предлагает в качестве объяснения - что вы не настоящие люди. Говорит, человечность нельзя отнять, но человек сам может от нее отказаться. Говорит, каждый из вас отринул человечность, став мыслящим орудием репрессий. Врубаетесь? Вы даже не совсем живые. Вы орудия. Бездушные предметы. Молотки. Пилы. Что угодно. Но знаете, это мнение я тоже не разделяю.