Варяги загоготали и принялись деятельно готовиться. Пончик, малознакомый с бытиём варангов, удивлялся – он ожидал, что князь всё подробно растолкует, даст цэ‑у отдельно каждому ярлу, а тут – раз‑два, и готово! Хотя, в принципе, чего слова зря переводить, время на многоглаголание тратить? Варяги – мужики опытные, тут новичков нету, и всяк знает свой манёвр.
– Пошли, Пончик, – сказал князь, перешагивая на трап, – двинем на «Финисте»!
– Угу…
Александр перебрался на каменную лестницу, спускавшуюся к воде. В нижние ступени были вмонтированы тяжёлые бронзовые кольца, к которым и привязывали корабли. А вот и «Финист» – вместе с Пончиком на борт лодьи поднялось ещё человек двадцать, похохатывая и перешучиваясь, – варяги радовались грядущему штурму. Шурика близящиеся бои пугали, но было и облегчение – наконец‑то что‑то сдвинулось с мёртвой точки, началось дело – воины, друзья и побратимы, плыли вызволять своего командира.
– Вёсла на воду! Па‑ашли!..
Пять лодий, одна за другой, проследовали по широкому каналу. Лет пятьсот назад над ним смыкались арки гигантских мостов, ныне от них остались лишь груды каменных обломков на обоих берегах, закованных в гранитные плиты.
Выйдя в море и обогнув спящую Остию, лодьи вошли в устье Тибра.
– Летом тут не пройти, – сказал Турберн, правя рулевым веслом, – мелка река и наносов много – завязнешь легко. А нынче, чай, снега тают, воды вешние шуруют нам в помощь. Ага! А вот и ветерок подул. Не оставляют нас боги своим попечением!
– Поднять паруса! – отдал команду Вуефаст Дорога.
Бело‑синее полосатое ветрило захлопало, расправляясь, и вот выгнулось, вобрало ветер, понесло лодью, заставляя скрипеть мачту и звенеть натянутые снасти.
«Финист» шёл в середине, впереди раздували красно‑белые паруса «Семаргл» Веремуда Высокого и «Лембой» Рулава Счастливого. За «Финистом» следовал «Морской змей», принадлежавший Олаву Лесорубу, а замыкал строй «Зилант», новенькая лодья Либиара Лысого.
Акила Длинный Меч перемигнулся с Инегельдом, прочистил горло и запел красивым, сильным голосом. Это была не боевая песня, где лютость мешалась с тоскою, а радостный гимн Яриле, весеннему богу, будящему всё живое после очарованного зимнего сна, зовущему траву зеленеть, цветы – распускаться, а девушек готовиться к поре любви.
Травень‑май в Риме варяги опознали по‑своему: лето пришло! Над Вечным городом стояла теплынь, буйно цвели жасмин и олеандр, а беломраморные колоннады на фоне пышной зелени уже как бы и не являли собой примету разрухи. Рим все еще сохранял следы былого величия, а что холмы его обезлюдели, так это даже и к лучшему: меньше толкотни…
… А песня Акилы всё лилась, всё ширилась, новые голоса подхватывали протяжный напев. Пончик увидел под нижней кромкой паруса римские башни и стены, едва обозначенные огонёчками костров, но страх не проник в его сердце – языческая хвалебная песнь прогнала темень с души, поселяя в ней радостную надежду и шалые желания.
– Париж брал, – стал загибать пальцы Вуефаст Дорога, – Лондон брал, Йорк брал, Руан, Баку, Абесгун, Ингельхайм… Рим не брал.
– Ну так пошли, и возьмём! – захохотал Инегельд. Лёгко выхватив меч, он простёр клинок, указуя на Вечный город, и рявкнул: – На Рим!
Глава 19, в которой Олег действует один за всех
Ночь прошла спокойно – к Садам Саллюстия не долетали крики перевозбуждённых римлян, отыскивавших «бургундов», назначенных врагами, или самих несчастных «врагов», отбивавшихся от желающих их ограбить или убить. Неясные шумы, доносившиеся с холмов Рима, гасились чащами деревьев. Куда слышней были птичьи трели, уханье сов, шорохи мелкой лесной живности.
Заночевали в купальне. Вместо перин Олег постелил охапки веток и вороха опавших листьев, простыней послужил плащ Котяна.
Сухов спал чутко, держа под рукой древний римский меч‑гладиус – недавний трофей печенега.
Где‑то под утро он проснулся и замер, прислушиваясь. Показалось ему, что ли? Да нет, вот опять – вроде стонет кто‑то.
Приподнявшись на локте, Олег встретился глазами с Котяном.
– Слышал? – проговорил он одними губами.
Бек кивнул и показал пальцами: сходим, посмотрим? Сухов кивнул и неслышно поднялся, вооружаясь мечом.
Едва начинало светать, небо в восточной стороне неясно серело. Деревья поднимались чернеющими колоннадами, ещё больше нагнетая тьму. Олег прислушался, уловил стон и двинулся на звук.
Слух привёл его к прогалу меж двух столетних платанов – прямо на выступавших корнях лежал человек в рваной накидке, руку и ногу его покрывала корочка засохшей крови.
– Потащили, – шепнул Сухов.
Находка раздражала его, первая медицинская помощь жертвам переворота не входила в планы. Но не бросать же, в самом деле.
В купальне, при свете маленького костерка, разведённого Еленой, Олег получше рассмотрел раненого. Это был мужчина в годах, коренастый и небритый, с короткими кривыми ногами и шапкой пепельных волос. Дряблые мешки под блестящими черными глазами придавали ему скорбный вид сенбернара, потерявшего любимого хозяина.
– Кто ты такой? – прямо спросил печенег.
– Камилл моё имя… – проговорил спасённый слабым голосом. – А вы кто?
– Тебя кто подстрелил?
– Головорезы этого выученика Сатаны…
– Альбериха?
– Его…
– Тогда вы у друзей, – заключил Олег. – Мы тут тоже от этого выродка спасаемся.
– Вот думаем, как бы Рим на уши поставить, – сказал Котян.
– Или на рога, – добавил Тарвел. – Это уж как получится.
Булгары засмеялись. Из их хохота выделился смех Елены, похожий на звон хрустального колокольчика.
– Рим?! – выпучил глаза Камилл. – Это что, шутка такая?
– Да нет, – сказала Мелиссина, ловко обрабатывая ему рану, – мы серьёзно.
Камилл настороженно оглядел лица окружающих.
– Сила нужна, – опасливо сказал он. – И власть немалая.
– Сила скоро прибудет, – проговорил Котян значительно, – а власть… – печенег указал на Сухова. – Перед тобой имперский магистр, спаситель короля Гуго и разоритель Неаполя!
– Бек! – нахмурился Олег. – Болтаешь много.
– Да ладно! – отмахнулся Котян. – Ему тут ещё денька два отлёживаться, кто узнает? А потом подойдёт флот…
– Вы – магистр?! – вытаращился Камилл.
– Магистр, магистр… Тарвел, подогрел бы вина, что ли. Не поедим, так хоть согреемся.
– Уже!
Булгарин снял с костерка кувшин с парящим вином.
– Пейте неразбавленным! – ухмыльнулся он, подавая сосуд Сухову.
Магистр сделал несколько хороших глотков и передал кувшин Елене. Женщина отпила слегка и, поддерживая голову Камилла, угостила его.
– Не знаю, – пробормотал тот, отпыхиваясь, – умно я поступаю или глупо, но открою вам тайну… – выждав паузу, он торжественно заявил: – Я – егошуит!
– Его… кто? – не разобрал Котян.
– Егошуит! Еретики мы, гонимые, нас с полтыщи наберётся по всему Риму.
– Можно полюбопытствовать? – спросил Олег старикана. – В каком вы сане?
– Я епископ, – мягко улыбнулся отец Камилл. – Но обошелся без папского рукоположения. Наша община избирает духовное начальство поднятием руки, как и восемьсот лет тому назад. Помогают мне пресвитеры и субдиаконы, диаконы и диакониссы. Мы вместе молимся и вместе трудимся, а по воскресеньям собираемся на общие трапезы‑агапы, где я раздаю хлеб, преломленный диаконами…
– Папа, конечно, числит егошуитов в еретиках?
– О, мы многажды погрязли в ересях… – усмехнулся отец Камилл. – По его, разумеется, мнению! Егошуиты, например, согласны с Оригеном в том, что ад не может быть вечным. Бесконечная длительность осуждения зла противоречит всемогуществу Бога… Мы также придерживаемся учения монаха Пелагия, отрицавшего первородный грех. А раз не было грехопадения, то и люди не отягощены виною. Следовательно, крещение не искупает грех первородства, оно лишь приобщает верующего к жизни общины, к вступлению на путь добрых дел.