Но Галстук волнуется. И тогда Николай резко на себя распахивает дверь коридора, свет из коридора прорезает ночную тьму.
Николай стреляет из ракетницы в небо, и при ее свете видит сначала тень, а потом убегающего медведя, видит нечетко, мешает поземка.
Он перезаряжает ракетницу, стреляет еще раз вдогонку зверю, для острастки, и возвращается.
«Теперь повадится сюда ходить, — подумал Зингер. — Учуял китятину».
Галстук крутится рядом, за медведем он не побежал, он не такой дурак, но в глаза Николаю смотрит преданно, намекает на вознаграждение за бдительность.
Зингер отрезает ему кусок оленины. Потом проверяет, заряжен ли карабин. Тоже на всякий случай. И принимается готовить чай.
Мысли о медведе не дают ему покоя.
Вспоминает, как в прошлом году на соседнем острове Медвежьем медведь помял сторожа Медведева, которого к тому же звали Михаилом. «Надо же! Такие совпадения!»
А снег шелестит по-прежнему, и ему начинает казаться, что кто-то ходит вокруг дома, хотя он и понимает, что так быстро испуганный медведь вернуться не может, да и пес лежит спокойно, даже подремывает.
Однако Николаю опять что-то почудилось, и он решил охраняемую территорию проверить основательно. Оделся, взял карабин и ракетницу, в карман ракет побольше, позвал Галса. Погремел для порядка жестянками в коридоре, распахнул дверь и осветил ракетой базу. Никого вокруг.
Когда ракета погасла, он выстрелил в небо из карабина, а потом послал туда же вторую ракету.
— Э-эй! — донеслось до него. И тут он увидел выскочившую из-за склада собачью упряжку. Она неслась прямо к дому.
«Не наша», — сразу определил он.
Николай прижал куском льда открытую дверь.
— Давай сюда, парень! — закричал Николай. — Дуй на светофор!
Упряжка подкатила прямо к крыльцу. Галстук благоразумно заскочил в коридор. Собаки заволновались, увидев чужака, залаяли. Каюр прикрикнул на них, замахнулся остолом.
«Голос какой тонкий, — подумал Николай. — Совсем мальчишка!»
Николай сбегал в дом за большим электрофонарем, открыл пристройку, сказал каюру, чтобы заводил туда собак. Пристройка была типа сарая. По стенам ее тянулись полки со всякой железной мелочью, нужной в хозяйстве. Земляной пол был утоптан, в углу — две бочки с соляром и керосином для домашних нужд. Сарай просторный, места хватило на всех собак — каждую каюр посадил на цепь, а все собачьи алыки собрал в кучу и здесь же подвесил высоко на стену.
Нарту оставили на улице, а карабин каюра, его мешок и оленью шкуру Николай затащил в коридор.
— Ну, вот и все, — сказал Николай. — Пошли чай пить, собак кормить потом будем.
Каюр аккуратно выбил из торбасов снег и пошел за Николаем. На кухне, пока Николай возился с печкой, каюр стянул с себя камлейку, затем кухлянку, все это вместе с малахаем аккуратно сложил в углу, а когда Николай оторвался, наконец, от печи — она весело загудела — он оторопел, глядя на неожиданного гостя.
Перед ним на табуретке скромно сидела девушка и улыбалась.
— Помочь? — спросила она, по-прежнему улыбаясь, и спросила так участливо, что Николай растерялся, покраснел и, чтобы прийти в себя, открыл печь в начал в нее дуть, хотя горела она неистово.
— Кхе, кхы, — закашлялся Николай. Он встал, бросился к умывальнику. Воды как назло не было.
— Я сейчас, — сказала гостья. Она взяла ковш и принялась из бочки наполнять умывальник, а Николай намыливал руки, лицо и лихорадочно соображал, что же делать.
Она протянула ему полотенце и пошла к своей табуретке, но он остановил ее:
— Проходите… в комнату…
Пока она шла, он обозревал ее сзади, и было у него такое восторженно-глуповатое выражение лица, что он даже сам догадался об этом.
«Черт знает что», — прошептал он, пытаясь взять себя в руки.
В комнате он включил «Грундиг» — зазвучала музыка, обвел руками свое жилье, вот, мол, вам и в ваше распоряжение, чем богаты, а она рассмеялась и просто сказала:
— Меня зовут Нуна. А вас?
— Нина?
— Нет, Нуна… все всегда путают, простое эскимосское имя, а все путают.
— Извините, Нуна… Николай… Коля, значит…
Она опять прыснула, с любопытством наблюдая замешательство большого бородатого мужчины.
— Вы посидите, я сейчас, а то подгорит, — и он бросился на кухню.
— Давай я, вам, наверное, надоело тут все время самому готовить.
— Нет… что вы… готовить я люблю… в этом я понимаю.
(Он хотел напомнить ей китайскую пословицу о том, что истинны три дела, которыми следует заниматься мужчинам, — стирать, готовить пищу и воевать, но решил, что это будет нескромно.)