— …А потом они ввели мою Френсис, — веселясь, продолжал Кларксон, — она подошла ко мне и тут же взяла меня за руку. «Это ваш муж?» — спрашивает судья. «Муж». — «Кто выдал вас замуж?» — «Мой муж с согласия моих родителей и церкви». Они все покатились: муж, говорят, не выдает замуж, а берет. Я тут рассердился, говорю: брак это свободное согласие любить друг друга перед богом. Этого довольно. Тогда, отвечают, ваш брак незаконный. «По-вашему незаконный, а по-моему законный». Ну, потеха была! Короче, они посадили нас вдвоем, но не в простую тюрьму с ворами и бродягами, а в специальное помещение для джентльменов…
Лицо его вдруг стало серьезным, он схватил с тарелки кусок мяса и крепкими пальцами разодрал его пополам.
— Вот тело Христово, — произнес он торжественно. — Берите и вкушайте.
Даже отпетые бродяги оторопели. Никто мяса не взял. Жир стекал по пальцам. Кларксон подождал и положил мясо на тарелки к мистрисс Стар и дурочке Мэри. Потом поднял кружку с элем:
— А это кровь Христова. Пейте ее все. — Он обвел шальными глазами присутствующих, обернулся назад и плеснул из кружки в очаг. Пламя зашипело, на решетке выступила пена.
— Грех-то какой! — выдохнул Том. — Как вы можете?
— Грех? — живо обернулся к нему Кларксон. — Кто сказал грех?
Он вскочил, схватил свечу со стола, поднял ее над головой.
— Где вы видите грех? Нет? Давайте искать.
Он живо нагнулся и залез под стол, шаря там и хватая женщин за ноги. Те взвизгивали. Его голова и рука со свечой показались наконец с другой стороны стола.
— Там греха нет, я все обшарил. Может, под кроватью? — он полез под кровать, подняв красное покрывало.
— И там нет. Где же он? — Он встал. — Греха нет вообще. Его выдумал человек. И когда он поймет, что греха нет, тогда он очистится и все дела его станут безгрешны.
Джерард поднял на него спокойный, твердый взгляд:
— Если нет греха, значит, можно грабить бедных, тащить в тюрьму невинных, вешать…
Кларксон придвинулся к Уинстэнли:
— На покури. — Он протянул трубку. — Пробовал когда-нибудь?
Джерард отстранился. Кларксон стал совать мундштук ему в рот:
— Да ты попробуй. Все твое, все наше. Это я говорю тебе, я, господь, и, что я делаю, всем другим можно.
— А какая завтра погода будет, вы можете сказать? — мрачно спросил Том. — Если вы господь, вы должны знать.
— Про погоду я не знаю, — живо отпарировал Кларксон, — а знаю про страну Кокейн:
Он хлопнул в ладоши:
— Псалом, братья! — и затянул на мотив церковной мелодии чудовищную похабщину. Молодые люди подхватили, один подсвистывал в такт.
Кларксон обнял обнаженные плечи блондинки и приник к ним лицом. Последняя свеча догорала. Джерард почувствовал пьяное, жаркое дыхание Бриджет у своего уха.
Он отвел от себя липкие руки и встал. Генри, суровый и трезвый, стоял рядом. За его спиной — Том и Хогрилл. Джерард шагнул им навстречу, и они четверо вышли на морозный, очень свежий февральский ночной воздух.
5. «ОПРАВДАНИЕ»
Пастор Платтен сидел у себя в библиотеке и внимательно изучал трактат. Этот человек, Уинстэнли, поистине дьявол. Он и здесь умудрился оставить его, Платтена, в дураках. Памфлет назывался «Раскрытие истинного духа Англии».
После того как Элизабет столь неожиданно и твердо отказала Платтену, после всей этой безобразной сцены (как мог он, пастор, слуга божий, так забыться и облить женщину потоком грубых угроз!) ему стало совершенно ясно, что с копателями и их вождем надо покончить как можно скорее.
Но как покончить? Фэрфакс тогда с трудом согласился послать солдат, вряд ли он сделает это во второй раз. Да и диггеры сидят в норах, не вылезают. Февраль на дворе. С разгоном надо подождать до весны, до пасхи.
Пастор перелистал памфлет до конца. Последние две страницы занимало приложение под названием «Призыв». Брови Платтена поползли под очками вверх. Это было обращение к женщинам с призывом не участвовать в собраниях рантеров. «Их свобода, — писал Уинстэнли, — суетна и пуста; а если вы от таких рантерских радений зачнете младенца, то знайте, что отца у него не будет. Он оставит вас и уйдет, пользуясь своей свободой, к другим женщинам».