Генри нашел глазами Платтена. Пастор все еще кричал, к нему тянул руку солдат конвоя. Тогда Генри, не размышляя, рванулся вперед, протиснулся среди железных доспехов, схватил пастора за рукав и, не разбирая возмущенных протестующих возгласов, потащил его скорее к выходу.
— Что такое?.. Это вы?.. Куда вы меня? Господи, что же это… — бормотал растерянный Платтен, а Генри упорно, не выпуская рукава, волок его за собой к спасительному готическому порталу, за которым виднелись голые деревья сада.
Когда они выбрались на воздух, Генри сразу свернул за угол, обогнул выступ и только тогда выпустил смятый и перекрученный в давке рукав пасторского одеяния. Оба постояли у стены.
— Да… — Платтен помотал головой и наконец взглянул на Генри. — Спасибо. Если бы не вы…
— Вы видели, как их хватали? — вместо ответа шепотом спросил Генри. — Их уже человек двадцать набралось. Вас бы тоже…
— А знаете, кто всем этим заправляет?
— Прайд?
— Прайд — исполнитель. Это дело рук Айртона!
«Это дело рук Кромвеля», — подумал про себя Генри.
Мимо проскакал взвод солдат.
— Пойдемте отсюда, — он снова взял пастора за рукав. — Здесь небезопасно. Сейчас лучше держаться от парламента подальше.
Платтен вдруг обхватил голову руками и застонал, как от боли:
— Ммм… Так поступить с парламентом… Это конец!
Генри легонько обнял его за плечи и, как ребенка, повел узкими улочками прочь от реки, от дворцов, от солдат. Они очутились в парке и свернули к северу, вдоль платановой аллеи. Генри не любил пастора и в глубине души жалел сестру. Но сейчас в сердце его шевельнулось сострадание.
— Это насилие необходимо, — уговаривал он издававшего глухие стоны Платтена. — Оно благотворно. Если парламент оставить в покое, он вернет на трон короля, и тогда Англия погибла…
— Но законы королевства! Древняя конституция! Великая хартия вольностей! — из глаз пастора катились слезы. — Ведь нас избрал народ, мы неприкосновенны… А солдаты сбрасывают нас с лестницы…
— Сам король нарушил Хартию, он первый поднял руку на парламент — разве вы не помните? А парламент угодничает перед ним, боится… Сейчас договориться о королем — это погубить Англию, потопить ее в крови. — Они свернули направо в узкий проулок, ведущий к Чаринг-Кросс; сзади раздался топот копыт, Генри притиснул Платтена к стене, чтобы пропустить конных.
— Ну что, лейтенант, все посмотрели? — Скиппон придержал коня и наклонился к Генри. — Хорошо запомнили? Потом будете рассказывать внукам.
Генри встрепенулся:
— Вы были там, сэр? Что делают те, кто прошел?
— Они счастливчики — их пропустили, они теперь хозяева положения. Но им сейчас трудновато: они — парламент и должны отстаивать свои права. Они приказали остальным занять места в палате. Но как это сделать? Солдаты стоят крепко. Составили комитет и послали его к Фэрфаксу для переговоров.
— А сами армейцы ничего не объяснили?
— Нет, как же, объяснили. В палату пришел полковник Окстелл и потребовал исключить всех, кто голосовал за мир с королем и выступал против Армии. А остальные должны заявить свое согласие с действиями Армии и назначить дату своего роспуска.
— И что тогда?
— Тогда будет избран новый, равный и справедливый парламент, — Скиппон подмигнул. — Но для этого нужна конституция.
— А про «Народное соглашение» ничего не говорили?
Скиппон посуровел, грубоватые черты его омрачились.
— Нет, лейтенант, об этом — ничего. И вам советую помалкивать.
Пастор Платтен выступил вперед:
— А лорды? Как расценивает происшедшее палата лордов?
Скиппон перевел на него глаза, невеселая усмешка бегло тронула губы:
— Лорды оказались умнее всех и разошлись сами, не дожидаясь публичного скандала. — На простоватые черты генерала снова легла забота. — До свидания, джентльмены, счастливого пути. Мне приказано ехать умиротворять Сити. — Он позвал своих солдат, почтительно отставших. Топот копыт прозвучал по неровным булыжникам мостовой и замер. Генри предложил Платтену:
— Может, перекусим? Я с ночи на посту…
Пастор покорно кивнул, и Генри понял, что человек этот потерял все, что так недавно было его неотъемлемой принадлежностью: уверенность в себе, тщеславие, амбицию, волю.
— Смотрите, смотрите! Нет, этого не может быть! Господи, вправду она… Элизабет! Ты как здесь очутилась?
Они только что вышли из харчевни на Чаринг-Кросс, где Генри накормил завтраком безвольный мешок, именовавшийся Патриком Платтеном, и вдруг внимание его привлекли две прошедшие мимо дамы. Сомнений быть не могло: одна из них была его сестра Элизабет, собственной персоной. В другой он узнал лондонскую кузину Эмили.