Элизабет обернулась с испугом, глянула на брата, лицо ее побелело, и она, не стыдясь прохожих, стремительно бросилась ему на грудь.
— Генри! Ты жив? Господи, ведь я тебя разыскиваю!
— Сестричка, милая, я писал…
— Мы ничего не получали, ничего, с самой весны… Мы измучились, ждали… Отец на войне, о тебе ни слуху ни духу… — Она закрыла лицо руками.
— Да я здоров, все в порядке, ну что ты… — Он гладил темную тяжелую шаль, покрывавшую ее плечи. — Сейчас в парламенте такое творилось… Больше половины депутатов не пустили на заседания…
Тут только она подняла голову и посмотрела на Платтена. И как ни была потрясена встречей с братом, которого уже несколько раз хоронила в мыслях, все же, увидев пастора, поразилась еще больше. Из него будто выпустили воздух, он обмяк и постарел.
— Простите… — Она присела перед женихом, глядя в землю. — Добрый день. Я не ожидала…
Она чувствовала себя виноватой. В Лондон она приехала не только затем, чтобы разыскать брата. Тайной и заветной ее мечтой было повидаться с отцом, вымолить у него разрешение и расторгнуть помолвку с пастором.
После того случая в церкви, когда она поняла, что соединить с ним судьбу — значит предать и Уинстэнли, и Джона, и нечто еще, самое дорогое и сокровенное, она твердо решилась. Убедила мачеху и сестер, что необходимо поехать в столицу разыскать Генри, собралась и — благо Лондон недалеко — вот уже две недели жила в чинном пуританском доме кузины, Но встречи с пастором Элизабет не ждала и, увидя его, смутилась. А он, казалось, не замечал этого, занятый собою.
— Добрый день, добрый день, — бормотал он привычно вежливые, ничего не значащие слова. — Все ли благополучно дома?..
Она видела, что ответ ему безразличен, и промолчала.
Как ни занят был Генри событиями утра, от его внимания не укрылась странная натянутость в обращении сестры с женихом. Но размышлять было некогда. Жизнь кипела вокруг, история вершилась в этот день на глазах, и Генри боялся пропустить еще какое-нибудь важное событие. Раскланявшись и велев им скорее возвращаться домой, он пообещал Элизабет зайти на днях и повлек пастора дальше. И точно, едва они свернули на оживленную улицу, их внимание привлекли несколько открытых повозок, застрявших на углу. Кучер одной из них возился с оглоблей, задние ждали. Солдаты окружали повозки, слышалась перебранка. Генри и пастор подошли ближе, и тут только Платтен оживился и всплеснул руками:
— Боже мой, да это Принн! И Файнес… И сэр Уильям Уоллер!
Он рванулся вперед, не замечая конвойных:
— Господа депутаты! Что с вами? Куда вас везут?
Кто-то с повозки узнал его и крикнул в ответ:
— Этого никто не знает! Нас переписали и возят по городу вот уже пятый час!
— Но по какому праву?
— Ха, по какому праву. По праву меча — так нам и ответили. Других прав в Англии не осталось.
— Надо добиться разговора с Фэрфаксом! Я сейчас пойду к нему сам! Главнокомандующий не может допустить…
— Да уже ходили… Два раза… Бесполезно. Генерал ничего не решает…
Солдаты сомкнули покрытые железом плечи, кое-кто с неприязнью оглядел пастора:
— Вы потише, это арестованные! Отойдите от повозки, не положено!
— Солдаты! — вдруг заговорил пастор с привычной гладкостью, словно стоял на кафедре у себя в Уолтоне. — Вы не имеете права и пальцем прикоснуться к депутатам! Они неприкосновенны, как избранники народа! Это недоразумение! Армия не может вмешиваться!
— А вы бы лучше помолчали, — сержант конвоя приблизился к пастору и предостерегающе протянул руку. — Армия не только может, но и должна поступать так с предателями.
— Избранники народа! — крикнул молодой солдат, с ненавистью наступая на Платтена. — Депутаты! Это мошенники, а не депутаты! Они прикарманили наше жалованье!
Еще один солдат, недобро сверкнув глазами, пояснил:
— Их за то и арестовали, что они предают наше дело. Солдатам не плачено за шесть месяцев, а они в парламенте голосуют за короля. А где наши денежки? Куда они их девали?
Пастор посмотрел на пистолеты и пики конвоя, на напряженные, злые лица солдат и отступил на шаг. Плечи его снова обвисли. Генри загородил его собой:
— А куда вы их? — тихо спросил он у сержанта.
— Приказано доставить в таверну «Ад». Там им самое место.
Кучер влез на козлы, взмахнул кнутом, и колымаги, заскрипев, двинулись. Одна вялая рука поднялась и махнула пастору на прощанье; большинство сидели понуро, сотрясаясь от толчков.