Выбрать главу

Элизабет смотрела на дорогу. Смеркалось. Порывы ветра то усиливали, то ослабляли шум дождя, оголенные ветви вязов метались, ударяясь друг о друга. Если зажечь свечу в комнате, за окном будет совсем темно. Но вот — наконец-то!

По темной дорожке, глядя вверх на окна и потому как бы нарочно ступая в самые глубокие лужи, шел большими прыгающими шагами худенький долговязый мальчик с нежным открытым лицом и улыбался. Дождя и ветра он не замечал. Тонкая шея беззащитно белела над застежкой плаща, шляпа съехала набок. Увидя сестру в окне, он замахал руками и принялся что-то кричать и объяснять ей жестами, не в силах дотерпеть до встречи. Элизабет просияла, зажгла свечу и пошла вниз.

В большом зале сразу запахло дождем, свежестью, стало весело.

— Бетти, — возбужденно тараторил Джон, выбираясь с ее помощью из мокрой одежды, — ты не представляешь, как там было интересно! Ты знаешь, скоро будет конец света! Совсем скоро, в будущем году! Придет Христос и будет править нами тысячу лет!

Он победоносно взглянул на нее и, пока она усаживала его на стул и помогала стягивать с длинных детских ног облепленные грязью сапоги, продолжал, захлебываясь словами:

— Там был один… Он сказал, что первый ангел уже вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, а деревья и трава сгорели… Понимаешь, град — это мушкетные пули, а огонь, дым — от выстрелов. Война с королем! Теперь второй ангел вострубит, и огненная гора низвергнется в море. Потом третий — и упадет звезда-полынь, и все реки станут горькими. Он так страшно говорил: горе, горе живущим на земле… — Глаза мальчика остановились, он замолчал, еще раз переживая услышанное. Стало заметно, что он косит.

— А кто там еще был? — спросила Элизабет.

— Много… И из нашей деревни, и незнакомые… Одна женщина мне говорит: ты хороший мальчик, приходи вечером, будем бога искать. Бетти, я обязательно пойду! — голос его стал требовательным. — Я хочу знать про конец света! А матушка где?

— Сейчас придет. Джон, у тебя и панталоны все мокрые, пойди наверх переоденься. Возьми теплое питье там, на камине. Джонни! Не надо тебе никуда ходить сегодня вечером, — добавила она. — Такой дождь на дворе и холод…

— Пустяки! — в голосе Джона зазвучали совсем детские, петушиные нотки, — Дождь пустяки, главное — узнать, когда это будет. Ведь мы должны приготовиться. Бетти, мы тогда, наверное, уйдем из дома и будем ходить с Христом по всему миру, как апостолы. И имение свое раздать — ведь все будет общее.

Входная дверь стукнула и распахнулась.

— Ну вот, опять лужа на полу! И убрать некому! Вы-то что стоите, позовите кого-нибудь, чтобы вытерли. Джон! Ты где бегал, скверный мальчишка? Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты из школы сейчас же шел домой! Ну помогите же мне развязать этот узел, я не могу снять шаль!..

Покойный и ласковый уют дома сразу улетучился. Мистрисс Годфилд обладала удивительной способностью всюду, где она появлялась, вносить с собой дух раздражения и напряженной враждебности. Пока они возились у двери с мокрой одеждой, Элизабет повела Джона наверх, подальше от материнского гнева; служанка захлопотала у очага. Старый Томас зажег свечи, и тьма плотнее облегла дом снаружи в этот сырой и ветреный вечер 11 ноября 1647 года.

2. ПИСЬМО

Все стояли вокруг стола у своих мест. Джон, как единственный теперь мужчина в семье, заученно прочел молитву. Затем все сели и принялись за ужин.

— Ты знаешь, Бейкер закрывает лавку и уезжает в Голландию. — Мистрисс Годфилд обернула лоснящееся жующее лицо к Элизабет. — Сукно кончается, ни атласа, ни бархата нет… На прошлой неделе я покупала шелковую тесьму по пяти пенсов за фут. Слыхано ли!

Средняя сестра, Френсис, скорбно опустила глаза.

— Что ж, скоро будем и сукно носить домотканое, и башмаки, сшитые Томасом. И так уже ходим бог знает в чем, — она с презрением приподняла краешек светлой косынки.

— А парижская булочка стоит теперь не полпенни, а полтора! Чем я буду кормить голубей? — хихикнула смешливая Анна.

— Помолчи со своими голубями! Тут самим неизвестно как прокормиться! — мачеха поспешно уплетала яблочный пирог, словно он был последним в ее жизни.

— Парижские булочки, мисс! — Томас, убиравший тарелки, покачал головой. — Что булочки! А вот когда горох, или рожь, или овес тянут по сорок шиллингов за четверть, тогда хоть ложись и помирай!

— Многие голодают, — сказала Элизабет. — Колтоны — знаете, третья хижина от реки — вернули лорду землю. Им троих солдат в дом поселили. Ренту им не уплатить. Что с ними будет…

— При чем тут Колтоны! — мистрисс Годфилд словно обрадовалась новому случаю возмутиться. — Мало ли что они не могут платить! Работать не хотят, вот и не могут! Да и какое мне дело до этих Колтонов, я говорю про нас. Вашему отцу опять задержали жалованье. Нет, что ни говорите, а при его величестве жилось спокойнее.

— Мама! — голос Джона возмущенно зазвенел. — Ну что ты говоришь! Король заставлял платить корабельные деньги… И молиться надо было в церкви по этой дурацкой книжке, я же помню!

— Что ты помнишь? — визгливо воскликнула мистрисс Годфилд. — Тебе было восемь лет, когда все это началось. Я говорю, при короле был порядок. А сейчас даже неизвестно, кто нами правит.

— Как кто, парламент!

— Парламент? А почему армия держит короля взаперти? Кто главный человек в стране: спикер Ленталл? Нет, и мы все это знаем. Главный человек — Кромвель, как он захочет, так и будет. А его помощники! Твой отец сам говорил: в Армии старшие офицеры — сплошь мастеровые! Майор Харрисон — сын мясника! А полковник Прайд — ха-ха! — извозчик!.. Нет, уж лучше поклоняться королю. Он унаследовал престол по закону, и манеры знает, и одет, как подобает, а не этому… мужлану!..

Джон поперхнулся пирогом и закашлялся. Анна фыркнула и дернула его под столом за штанину. Томас выпрямился, торжественно унося блюдо.

— Вы, верно, забыли, — ни на кого не глядя, сказала Элизабет, — что отец служит под командой генерала Кромвеля. И Генри — тоже офицер его Армии. И все мы…

Дробный, поспешный стук копыт послышался у самой двери, кто-то тяжело спрыгнул на землю, и сразу грохнул входной молоток. Сидевшие за столом переглянулись, Джон побледнел и вскочил с места, вслед за ним встала Элизабет. Томас двинулся к двери.

— Кто здесь? — спросил он.

— Гонец! — прокричал снаружи глухой голос. — Вам письмо от мистера Генри!

— Фу ты, боже мой, — произнесла мистрисс Годфилд. — Как он меня напугал!

Томас меж тем торжественно внес письмо и с поклоном передал Элизабет. Оно и впрямь было от Генри, ее родного брата. Это его появление на свет двадцать лет назад стоило жизни их матери. Обрадованная, порозовевшая Элизабет сломала печать.

— Читай скорее… — заторопили ее со всех сторон.

— О, он сейчас совсем близко от нас, в Петни! «Дорогая сестра, прости мое долгое молчание. Меня и самого мучит совесть, но если бы ты знала, что творится сейчас в Армии, ты бы все поняла. Теперь же я всего в каких-нибудь 20 милях от вас; не написать было бы настоящим преступлением. Полк наш стоит в Сент-Олбансе, но меня вместе с другими агитаторами послали сюда, в Петни. Здесь с 28 октября заседает Совет Армии. Они сидят в церкви св. Марии — генерал-лейтенант Кромвель, его зять Айртон, проповедник Хью Питерс и наши, агитаторы. Отец тоже там, он занят с утра до ночи, и я его почти не вижу. Они все спорят о новой конституции. Мы хотим, чтобы было принято „Народное соглашение“; только тогда кровь, пролитая в войне, будет оправдана…»

Три раздельных громких удара сотрясли дверь, но на этот раз стук никого не испугал. Так стучал к ним лишь одни человек. Элизабет еще больше порозовела и не подняла глаз от письма. Вот это неожиданность! Он ведь был в Лондоне!

— Этого еще не хватало, — пробурчал Джон.

— Томас, ну скорее же открывай, как ты возишься! — прикрикнула заметно оживившаяся хозяйка. — Это мистер Патрик!