— Работать будем от зари до зари. За неделю вы не сдали ни одного кубометра древесины. Придется наверстать отставание. Так что о выходных ни слова. Когда войдем в график — другое дело. И помните, рабочие показатели — это ваша свобода. — Он оглядел условников.
И на следующее утро вместе с подоспевшими лесником и мужиком из леспромхоза повел людей на новую деляну.
Условники шли друг за другом, перегруженные до самой макушки.
Продирались сквозь буреломы и завалы, через глушь и коварные осклизлые распадки. Сколько они шли? Казалось, прошла вечность. На плечах рубахи взмокли, на спине, груди — разводы белые. Волосы прилипали ко лбу. Глаза заливало потом. Но никто не напомнил об отдыхе.
Впереди всех, нагруженный не меньше других, шел старший охраны. Он не оглядывался. Старался не отстать от лесника, шагавшего по тайге не по годам резво.
Далеко ли до деляны, язык не поворачивался спросить, а старик все кружил по тайге, словно решил проверить на измор или на прочность идущих следом. Новичков уже заносило в стороны. Но они молчали. Ведь даже фартовые не матерятся. Конечно, тут и без груза пройти мудрено. Куда проще было бы уложить все на сани, подцепить к бульдозеру и привезти на место. Но новый старший охраны не стал ждать, пока Иваныч починит бульдозер, и скомандовал:
— Вперед! Шагом марш!
Человек он, судя по выправке, военный, с людьми считаться не привык. Лавров сердечнее был, душевный. С этим труднее будет.
Солнце уже покатилось за сопки, когда лесник наконец остановился и, топнув корявой, как суковатая палка, ногой, сказал:
— Тута обживайтеся!
Старший охраны свалил с плеч ношу. Хотелось упасть в мягкую, шелковистую траву и отдышаться, дать отдохнуть занемевшим мышцам. Смотреть в небо — синее-синее, в раме березовых кос, еловых лап. Но… Позади шли условники. Значит, нельзя давать волю человеческим чувствам. Нужно держать себя в кулаке. Не растормаживаться.
— Подтянись! — донесся его голос до самого хвоста колонны.
Таежное эхо, подхватив это слово, понесло его в чащу, распадки.
Без груза в этой серой веренице людей шел только Митрич. Его ношу разобрали мужики на свои плечи. Фартовые и сучьи одинаково любили и берегли старика. В этом переходе и те и другие поддерживали его, не давали оступиться, пытались ободрить шуткой.
Старик терпел. Придя на место, сразу разулся, давая отдохнуть истертым в кровь ногам.
Мужчины взялись ставить палатки, а старик, разложив по заведенному порядку посуду и харчи, принялся готовить ужин. Ему помогали все, кто оказался не у дел.
Старший охраны вместе с лесником пошел глянуть на деляны, с ним увязался Ванюшка, прозевавший смерть Лаврова.
Обратно они возвращались затемно. И парень предупредил старшего, что жить ему в палатке придется с одним из новичков, которого приютил Лавров. Рассказал почему.
Старший охраны ответил резко:
— Я не нянька, не кормилица. И здесь не гостиница, не офицерское общежитие! Где прикажу, там жить будет. Чего не хватало, кого-то выделять! А насчет трамбовки, запомните, вы за это ответ несете. Изобьют, вы отвечать будете!
А едва вошел в свою палатку, споткнулся о ноги спящего человека: тот опередил, занял палатку первым, не спросив разрешения у хозяина. Старший охраны включил фонарь, направил луч света в лицо спящему.
— Встать! Покиньте палатку и никогда более не входите сюда! — сказал громко, раздраженно.
— А куда же мне деваться? — послышался растерянный вопрос.
— К своим!
— Его свои в лесу стаями бегают, — послышался голос Шмеля.
— Определите его! — приказал Новиков Ванюшке и выкинул из палатки постель непрошеного соседа.
— Крутой мужик! — Трофимыч похвалил старшего охраны.
Новички, заметив Ванюшку, ведущего к ним подселенца, у Палатки стенкой стали. В глазах непримиримая злоба застыла.
— Придется шалаш ставить. Отдельный. Один в нем жить будете. Иначе ничего не получается, — позвал парень на помощь других охранников, и через полчаса шалаш был готов.
Мужик, наскоро поблагодарив охранников, нырнул в шалаш, завалился на свежую, душистую хвою, блаженно потянулся.
Как хорошо иметь свое жилье! Пусть временное, липкое, пещерное, но его ни с кем не надо делить. Оно почти собственное. Потому что никому из условников не вздумается позариться на него. Кому охота жить в одиночестве? Здесь его все боятся. И только он не любит компаний. Всегда их избегал. Потому что никому не верил.
С Лавровым было просто. Он уходил с рассветом, возвращался, когда все спали. Новый побрезговал соседством с ним.
Что ж, так даже лучше. Он вспомнил, как его допрашивал следователь о смерти Лаврова.
— Я вместе со всеми тушил пожар. А когда пришел в палатку, даже не ужинал, спать лег. Сразу, как в пропасть, в сон провалился. Не слышал, ложился ли спать старший. Когда встал и вышел — не зна-ю.
— Общались вы с Лавровым больше других. Были ль у него- враги? — спросил следователь.
— Враги? Нет, не было. Разве вот Шмеля недолюбливал. Да и не только его — всех фартовых, за непорядочность. Не верил он им никогда.
— Имел ли он основания опасаться их? Грозили они ему когда-нибудь расправой? — интересовался следователь.
— Сам не слышал ни разу.
— А Лавров вам об этом говорил? — сориентировался следователь.
— Он не жаловался никогда. Но как-то обронил, что от фартовых всего ожидать можно. И когда ложился спать, я нередко это видел, пистолет под голову совал. Неспроста, наверное?
— Слышали ли вы, как выходил из палатки Лавров? Его кто-нибудь вызвал?
— По-моему, он вообще не заходил в палатку. Во всяком случае, я его не видел.
— Он после пожара несколько раз побывал в палатке. Сам ее ставил. Кстати, без вашей помощи. Потом ходил на речку умыться, и снова в палатку. Переоделся в чистую гимнастерку. Даже лежал в спальном мешке. Где же вы были все это время, если не видели Лаврова в палатке?
— Я имел в виду вечернее и ночное время.
— А вечером вы чем занимались?
— Спал.
— Все обустраивали лагерь, а вы в то время спали? Что-то трудно себе представить такое, — недоверчиво хмыкнул следователь.
— Вы же знаете, как относится ко мне окружение. Я по этой причине в палатке Лаврова жил.
— Чем вы занимались, когда старший палатку ставил? Для. обоих? Где были? — глянул в упор.
— Умывался в реке. Когда вернулся, палатка уже стояла.
— Постарайтесь вспомнить, о чем вы говорили с Лавровым, когда пришли в палатку?
— Ни о чем. Я извинился за опоздание, за то, что не смог помочь. Лавров отмахнулся, ответив, что ему помогли охранники. Вот и все общение.
— После этого он сразу лег отдыхать? — поинтересовался следователь.
— Нет.
— Сколько он отсутствовал?
— Я уснул.
— Скажите, куда могла исчезнуть его полевая сумка? Рыжая? Он с нею не расставался никогда. И, по словам охранников, всегда держал ее на боку, когда ложился спать, клал под голову.
— Видел, была такая. Он ее спутницей называл, талисманом. Говорил, что всю войну с нею прошел. Нигде не терял ее, не забывал. А что, она пропала?
— Думаю, пропасть не могла. А вот украсть ее сумели. Может, с мертвого сняли. Возможно, за нее жизнью поплатился…
— Да что вы! Кому она нужна! Старая, истрепанная. В одном месте осколком пробита. Такую только как память беречь можно. К тому же денег у Лаврова не водилось. Семье, наверное, все отправлял. А как фронтовая реликвия только старшему охраны могла быть дорога. Укради ее фартовый иль сучьи — куда б с нею делся? Нет, он ее, вероятно, в пожаре потерял. Там не только сумку, голову потерять было не мудрено.
— Потерять? Это наивное предположение! В войну уберег. Да и фартовые после пожара видели на его плече сумку, — уточнил следователь.
— Я не обращал внимания…
— Сохранись сумка, можно было бы предположить со стопроцентной уверенностью, что человек умер по собственной неосторожности. Но эта пропажа исключает такую версию, — буравил следователь душу.