— Никто не выбегал? — задыхаясь, спросил я. Один из мужиков поднял недоуменное лицо.
— А кто должен был выбежать?
Я не стал вдаваться в подробности и побежал дальше, намереваясь обогнуть забор по периметру. Свернув за угол, я увидел в конце улицы человека в спортивной одежде, бегущего, как мне показалось, легкой трусцой. Голова его по-прежнему была закрыта черной маской. Обернувшись на мгновение, он сделал короткий взмах рукой, словно поддразнивал меня, и исчез за очередным поворотом.
Я рванул с такой скоростью, на какую вообще был способен, хотя понимал, что убийцу потерял из виду и вряд ли уже найду. Улочка, на которую он свернул, внезапно оборвалась, разбилась на множество тропинок, часть из которых вела к набережной, а другие бежали вверх по пыльному склону, поросшему выжженной травой, заваленному строительным материалом, исполосованному траншеями под фундамент будущих домов. Я взбежал наверх, откуда мог увидеть всю набережную, но среди людей, движущихся по ней, не было похожих на человека в спортивном костюме.
Уже без всякой надежды я побродил по стройке, спугнул сторожевого пса, который, захлебываясь слюной, лаял на меня до хрипоты и тыкался мокрой мордой мне в ногу, имитируя укус.
Убийца ушел. Он сработал почти профессионально, а затем быстро и без шума покинул дом. Ни я, ни какой-нибудь случайный свидетель не видели его лица. Не думаю, что на месте преступления этот человек оставил следы. Зато там было в изобилии моих отпечатков.
Я плюнул на заходящегося в истерике пса и спустился вниз. «Счет два—ноль, — подумал я. — Меня подставили во второй раз. Должен признать при всем своем неприятии противника, что это был сильный ход. Во-первых, он убрал свидетеля, во-вторых, сделал это так, что подозрение в первую очередь ляжет на меня».
Я брел по набережной, вяло махая рукой проезжающим мимо машинам. Возвращаться на дачу и стирать свои отпечатки я посчитал глупым и бессмысленным делом — лишь в очередной раз засвечусь, а попытка убрать следы добавит мне улик. Надо немедленно рассказать Кнышу обо всем, что произошло. Чем быстрее, тем лучше.
Ведомственный автобус довез меня до пансионата львовских железнодорожников. Я пошел домой напрямик, через танцплощадку, где уже толпился народ, выплескивали пучки света прожекторы, гремела музыка и содрогались от усердия старые колонки. Какая-то сумасшедшая, потная, как регбистка, дева схватила меня за руку и попыталась увлечь в толпу танцующих.
— Ну куда вы? Ну куда вы? — скороговоркой зачастила она, когда я отцепился от ее влажной руки и кинулся в плотную тень кипарисов. Там, впрочем, уединиться не удалось, так как я налетел на двух подростков, занимающихся наполнением стакана какой-то темной жидкостью. Пришлось снова круто менять направление, и, протиснувшись сквозь хвойные заросли, я едва не выпал на аллею, освещенную фонариками. Меня тошнило от людей. Я не мог избавиться от чувства, что убийца старика ходит где-то рядом, что под мерный рев рока он прыгает вместе с толпой, заливается потом, неистово хохочет и все люди вокруг него знают, что он совершил час назад, но никто не возмущается, не осуждает его, и связанная круговой порукой немая хмельная толпа, которую свет прожектора высвечивал обрывочными фрагментами, безмолвствовала и хранила в себе страшную тайну.
По аллее чинно прогуливались парочки зрелого и юного возраста, и я, к своему величайшему изумлению, вдруг увидел фланирующую впереди меня Анну в коротком платье, едва прикрывающем неглиже, с обнаженными округлыми плечами, покрытыми белым налетом шелушащейся кожи. Она держала под руку Лешу, одетого в излишне претенциозные белые брюки и белую рубашку, оттеняющую его загорелые до черноты руки.
Я как вкопанный застыл посреди аллеи, мешая людям, и меня начали толкать со всех сторон. Подавив в себе желание догнать Анну и Лешу и выяснить у них, по какому такому праву они шляются здесь по ночам, я вовремя понял нелепость этого поступка. Незнакомое мне чувство, казалось, стремительно заполняло мою плоть, словно вода впитывалась в губку. Я судорожно сглотнул комок, вставший в горле, зачем-то провел ладонями по карманам, словно хотел убедиться, что меня не обокрали, хотя красть было нечего.
«Так вот почему Леша интересовался нашими отношениями с Анной, — подумал я. — Надо же, какой он оказался шустрый. Стоило выпустить бабу из-под крыла, как он тотчас пригрел ее под своим».
Ревность душила меня, и я, уже боясь попасть на глаза Анне и Леше, но тем не менее умирая от любопытства, снова скрылся в кустах, пошел по газону параллельно им, между освещенной аллеей и черной каймой крепостной стены, застывшей на фоне темно-синего неба. «Значит, она не уехала, — то ли вслух, то ли в уме бормотал я. — Она осталась на побережье и завела шашни с моим другом. Прекрасно! Прекрасно! Ничто так ярко не характеризует ее, как этот поступок. Господи, какой же я был наивный дурак, когда верил в искренность ее чувств ко мне, да еще и мучился от угрызений совести, что не могу ответить ей взаимностью! Анне же, оказывается, нужен был только повод, чтобы уйти от меня, разорвать затянувшийся со мной союз. И что же? Повод был замечательный, редкостный. Как же, дамская накидочка, да еще и с любовным письмецом. За такой повод держаться надо зубами, что Анна и делала, не принимая от меня ни объяснений, ни оправданий, которые могли бы свести на нет такой удачный случай».