— Политические заключенные… — бормотал он. — Да, конечно! Гм! Нам предстоит трудный путь, трудный путь! В сорок втором году, когда мой сын…
Женщины умолкали, ждали, что он скажет еще. Но полковник не произносил больше ни слова, точно немел.
— Завтра утром мы пойдем к министру, — объявил он им сегодня и уронил голову на грудь, уставясь на свои пуговицы.
Каллиопа проводила женщин в переднюю, заперла за ними дверь. Потом вернулась в комнату.
— Ты бы прилег, Аристидис! Уже поздно, — сказала она. Ничего не ответив, он растерянно взглянул на нее. — Завтра тебе предстоит сделать столько концов по городу! — Каллиопа помолчала немного, поглаживая стопку книг, лежавших на письменном столе, и тяжело вздохнула. — Если бы можно было вернуть прошлое! Чтобы жив был наш Георгос, чтобы я накрыла для вас стол, а ты, Аристидис, принялся распекать мальчика.
При свете лампы под зеленым абажуром седые волосы полковника отливали серебром.
— Мне холодно, — пожаловался он. Каллиопа укутала его пледом.
— Расскажи мне что-нибудь о сыне, — чуть погодя попросил он.
Каждый день просил он жену об этом и подолгу молча слушал ее рассказы. «Какие подробности удерживаются в памяти у женщин», — думал он.
Каллиопа начала с красной шапочки, которую Георгос носил в детстве. Помпончик от нее он однажды окунул в отцовскую чернильницу, и…
Вечер прошел в воспоминаниях о сыне.
На следующее утро группа женщин собралась возле аптеки на площади. Мариго взяла под руку Перакиса. Все вместе они двинулись вниз по улице.
«Мои последние солдаты», — подумал старый полковник и невольно попытался распрямить спину.
Члены комитета, пройдя через мост, направились к центру города.