— Ах! Пожалуйста, не начинай сначала! Пойдем лучше спать, Аристидис.
— А я тебе повторяю, наш сын связался с развратной девчонкой.
— Ну и упрямый ты! Боже мой!
— А ты глупая курица! Он тебе напевает, а ты и уши развесила!
— Георгос никогда не лжет. Ты приучил его с детства говорить правду.
Полковник только развел руками.
— Гм! Ты в конце концов испортишь его, — через некоторое время проворчал он.
Стенные часы в столовой пробили двенадцать. Каллиопа сидела, подавляя зевоту. «Упрямец Аристидис! Но ради мальчика он готов пойти на самые большие жертвы! — думала она. — Он, бедняга, недавно бросил курить, чтобы сэкономить деньги на книги для Георгоса. Из-за этого стал он таким ворчливым? Или тут виновата старость? Когда Георгос был маленький, мы на праздники ходили к нему в школу посмотреть, как он выступает. Аристидис надевал мундир, и мы сидели в первом ряду возле директора». Улыбка засияла на сонном лице Каллиопы.
— Аристидис, почему бы тебе не выкурить иногда сигарету?
Полковник мерил шагами комнату, держа сжатые в кулаки руки за спиной.
— Проклятый яд! Я им сгубил себе легкие…
— Зачем ты говоришь неправду? Наш Георгос — хороший мальчик. — Тихий голос Каллиопы зазвучал теперь ласково, певуче, как колыбельная песня. — Он всегда был первым учеником, и ты мог гордиться его старательностью и послушанием… Но ты постоянно распекаешь его, Аристидис. Такой уж у тебя характер. На самом деле ты любишь его… Но тебе так и не удалось стать мальчику другом. — Она собиралась еще что-то сказать, но тут ее одолела зевота.
— Ерунда, — пробурчал Перакис. — Ты что хотела бы? Чтобы я баловал его с пеленок и он стал бы маменькиным сыночком? Чтобы он делал, что ему вздумается, а я плясал под его дудку? Этого бы ты хотела? Вы, женщины, понятия не имеете о дисциплине. Вот пожалуйста, час ночи, а его все нет. Как, ты сказала, фамилия владельца завода? А, Каллиопа?
Но жена его спала глубоким сном, сидя на стуле.
— Гм! Пусть только придет, я с ним поговорю, — проворчал полковник и пошел в переднюю дожидаться там сына.
21
На приемах, которые устраивались каждый четверг в особняке Маноглу, обычно собиралось немногочисленное общество. После смерти жены Маноглу предпочитал не приглашать особенно много гостей. Он принимал у себя министров, политических деятелей, людей искусства, — в общем, сливки общества. На этих приемах роль хозяйки дома играла Лидия. Она старалась развлечь приглашенных, создать непринужденную атмосферу и следила за тем, чтобы никто не скучал. Гости ели, пили, беседовали на разные темы, дамы оживленно сплетничали, и время проходило приятно и незаметно.
По правде говоря, Лидия восхищалась выдающимися людьми и знаменитостями, посещавшими их дом. После бесплодного увлечения шелковичными червями, живописью и бродяжничеством она буквально помешалась на литературе и политике.
Хозяин дома прислушивался к разговорам, удобно устроившись в кресле, обитом бархатом. Обычно он не принимал в них участия. Потягивая вино, он не сводил холодного взгляда с гостя, завладевшего общим вниманием, и, услышав какую-нибудь шутку, снисходительно улыбался.
Сегодня Георгос пришел сюда одним из последних. У него не было никакой причины опаздывать. Весь вечер он бесцельно слонялся по улицам и несколько раз порывался сесть в автобус, чтобы вернуться домой, но вспоминал, что Лидия его ждет. Теперь он уже твердо знал, что равнодушен к Лидии, а ее приемы оставляли в его душе лишь ощущение страшной пустоты. Его самого удивляла происшедшая в нем перемена. «Почему я потерял всякое честолюбие? Зачем я учусь? Зачем живу?» — часто спрашивал он себя и не в состоянии был ответить на мучившие его вопросы.
Войдя в гостиную, Георгос вежливо поклонился гостям и сел рядом с Лидией возле горки с фарфором. Ярко раскрашенные китайские мандарины улыбались через стекло своей загадочной улыбкой.
— Алло, Байрон! — развязно приветствовала его Лидия.
Так она называла его с первого дня их знакомства, потому что юноша тонкими чертами лица напоминал знаменитого поэта.
— Добрый вечер, Лидия, прости, что я опоздал.
— Знаешь, dear {[2]}, я волновалась, как бы ты сегодня совсем не сбежал от меня. Тогда ты не увидел бы, какую прекрасную шутку сыграю я с Буби. — Посмотрев на отца, она покатилась со смеху. — Une historie extraordinare. Tu verras {[3]}.
— He понимаю, что ты имеешь в виду? — сказал довольно холодно Георгос.
Его раздражали манеры Лидии и неестественный тон, который появлялся у нее, когда она разыгрывала из себя светскую даму.