Душевная пустота, которую Георгос ощущал здесь, в гостиной, грозила погубить его, убить в нем высокие честолюбивые помыслы, стремление сделать карьеру, о чем мечтал для него отец, старый честный полковник.
Два дня назад он ни с того ни с сего спросил отца:
— Почему ты пошел на такие жертвы? Ты бросил курить. Мама выбивается из сил, хлопоча по дому. Вам столького недостает! И все для того, чтоб я учился? А что толку в учебе, если человек не в состоянии ни о чем мечтать?
Полковник с удивлением посмотрел на сына, а Каллиопа, испугавшись, поспешила сказать:
— Видишь. Аристидис, как он заботится о нас!
— Н-да!.. Он просто лишился рассудка! Спрашивает, для чего ему учиться?.. Ты что ж, станешь чистильщиком сапог?
— Ты не понял меня, отец, — ответил Георгос, опустив голову…
Разговоры не умолкали ни на минуту, гости, несколько разгоряченные, продолжали пить вино, отдавая должное закускам.
В углу гостиной сидела красивая стройная девушка, которую Георгос никогда раньше здесь не встречал. Она ни разу не раскрыла рта, молча ела то, что ей предлагали.
— Кто это? — тихо спросил он Лидию.
— Панина любовница. Она кормит всю свою семью, — насмешливо сказала она… — Буби не следовало приводить ее сюда. Просто позор! Он хочет этим унизить меня. Но ты увидишь, какой номер я скоро выкину. Мы еще посмеемся.
— Какой номер? — спросил он, смущенный ее словами.
— Не так давно сюда пришел какой-то рабочий, один из уволенных после беспорядков, — прошептала Лидия, приникнув губами к уху Георгоса. — Несчастный плачет, говорит, жена выгнала его из дому. Он хочет видеть отца. Я впустила его в прихожую, он сидит там, ждет.
— Лидия, нельзя играть людьми…
Девушка бросила кокетливый взгляд на своего приятеля.
— Tu verras, mon cher! {[5]} — Она рассмеялась и вышла из гостиной.
— В народе теперь идет быстрый процесс упадка, — продолжал разглагольствовать Папакостас. — Люди не испытывают недостатка в питании и элементарных средствах существования. Чего им недостает, это правильного духовного руководства, — прибавил он, выжидающе посматривая на Маноглу.
— Газеты хорошо справляются со своим делом, — заметил равнодушно хозяин дома.
Маноглу обдумывал, со всех сторон изучал вопрос о создании своей газеты, которая сможет отстаивать выгодные ему позиции. Конечно, этот глупый, жалкий писака подойдет для такой работы, но Маноглу никогда не раскрывал своих планов до тех пор, пока не принимал окончательного решения.
Между тем жена депутата, зевая, выслушивала рассказы фалангиста о Берлине.
Бакас сидел понурившись возле кухонной двери и наблюдал за приглашенным из ресторана официантом, который носился из кухни в гостиную с подносом в руках. Бакас был в состоянии прострации и не замечал, как бежит время. Когда Лидия, спустившись из гостиной, потянула его за рукав, он точно очнулся от глубокого сна.
— Пойдемте, — сказала она. — Потолкуйте с отцом, расскажите ему о своей жене… то, что вы выложили мне раньше. Говорите громко, чтобы вас все слышали.
Она была страшно возбуждена. Казалось, она разыгрывала шутку, глупую детскую шутку. Но на самом деле из какого-то утонченного садизма она стремилась унизить своего отца. Лидия, воодушевленная мыслью о том, какой фурор она произведет, непринужденно взяла Бакаса под руку.
— Добрый вечер, — пробормотал Бакас, войдя в гостиную.
Гости, прекратив разговоры, с любопытством уставились на него.
— Что случилось? — спросил Маноглу, пронзив ледяным взглядом дочь.
— Ничего, Буби. Это один мой знакомый. Он пришел пожаловаться мне, что ты выгнал его с работы. А я просила его подождать…
— Лидия! — закричал гневно Маноглу.
— Но, Буби, ты должен его пожалеть. Если бы ты знал, как его замучила жена.
Гости продолжали молчать.
— Она грязная, подлая проститутка, — всхлипывая, забормотал Бакас. — Не стоит она того, чтобы даже плюнуть ей в рожу. Жена выкинула мои вещи во двор, а сама заперлась в комнате со своим хахалем. Хозяин, не выгоняйте меня, пожалуйста, с работы.
Лицо Маноглу даже не дрогнуло, он лишь бросил убийственный взгляд на дочь.
— Лидия, что с тобой? — шепотом спросил он.
— Не выгоняйте меня, хозяин, с работы. Я не могу жить без жены. А то я на себя руки наложу.
— Ах, Буби, разве это не трогательно?
Отец и дочь посмотрели друг другу в глаза. У Лидии были точно такие же, как у матери, серо-зеленые глаза, полные страсти, с удивительным блеском; сейчас в них не трудно было прочесть презрение. Маноглу содрогнулся от ужаса.