И, пожалуй, это было бы величайшее счастье - не помнить и не спрашивать.
Но не получалось.
"Начни с себя, - учил когда-то отец Арг. - Если тебе кажется, что весь мир ополчился против тебя, задай себе вопрос: что я сделал не так? И постарайся ответить на него честно".
"Я знаю, что я сделала не так, - отвечала ему двенадцатилетняя Иефа, шмыгая расквашенным носом. - Я родилась. Отец часто мне об этом говорит. Но разве это честно? Разве я виновата в том, какая я есть, в том, как поступила моя мать, в том, что во мне порченая кровь, в том, что отец пьет? Разве я заставляю его выставлять себя на посмешище, валяясь в притрактирной канаве? Что я сделала не так, кроме того, что появилась на свет?"
"Ничего, девочка. Пока ничего. Но когда-нибудь ты уйдешь из этого городка, и тебе повстречаются разные люди... и нелюди. И ты будешь принимать решения, и говорить слова, и выбирать дорогу... И вот тогда - если, не дай то Единый, тебе покажется, что мир черен, что мир против тебя, спроси: что я сделала не так?"
Тогда, в двенадцать, Иефа смотрела на старого священника исподлобья и не чувствовала ничего, кроме злости. Сейчас, семь лет спустя, злость сменило недоумение. Отрывочно и нечетко, но полуэльфка помнила, что там, в пещерах, в какой-то момент перестала быть собой. Помнила свою животную ярость, помнила одуряюще сладкий запах крови, помнила восторг от возможности больше не сдерживаться, упоение от охоты. Да, там, в пещерах, она не была собой, она охотилась, и - возможно - если бы на ее пути попался кто-то из своих, она бы не остановилась. Да, она была опасна. Но разве не был опасен Стив, таскающий за собой проклятый меч и одержимый жаждой убийства? Почему Зулин взял на себя право решать, жить ей или нет? Чем была стрела Ааронна - попыткой добить или проявлением милосердия? И если тот странный способ, которым ее остановили, еще можно было как-то объяснить и оправдать, то дальнейшее не укладывалось ни в одну схему.
"Мы тащили на своих плечах Стива, хотя вылечить его надежды не было. Мы не оставили в лесу Этну. Мы пытались бороться за Ааронна, пытались вернуться - если не для того, чтобы спасти, то хотя бы для того, чтобы похоронить его достойно. Так почему? Почему они меня бросили? Почему не пытались лечить? Почему оставили там, в темноте? Почему не забрали Вилку? Их кто-то преследовал, и пришлось уходить в спешке? Но спешка не помешала им вернуться за рюкзаками. Спешка не помешала Стиву оставить свой прощальный подарок. Значит, было время? Значит, просто ушли - и все? Почему?"
Иефа искала ответы и не находила их. Погруженная в свои мысли, она не заметила, что давно уже не выбирает дорогу, а послушно следует за своим совомедведем, и очнулась только на закате, когда Вилка исчез в кустах на некоторое время, а вернувшись, деловито сунул ей в руки убитую куропатку.
Выбрав для ночлега место поукромнее, полуэльфка развела костерок, ощипала птицу, разделила на части. Изголодавшийся детеныш с урчанием накинулся на свою долю. Темнело стремительно быстро, и вместе с последними лучами солнца исчезало тепло.
- Лето кончилось, - задумчиво проговорила Иефа и пошевелила палкой горящие угли. Костерок отозвался, с треском выплюнув столб искр в холодный ночной воздух. - Элена, я не знаю, что делать дальше. Слышишь? Если ты не плод моей больной фантазии, если ты не приснилась мне, не привиделась в бреду - пожалуйста, помоги. Мне нужны ответы. Мне... не с кем поговорить. Ты обещала, что будешь со мной.
- Я с тобой, - отозвалась ведьма. Иефа повернула голову и увидела ее - очень близко. - Я с тобой, пичуга.
- Я хочу найти их, - сказала Иефа и снова отвернулась к костру, чтобы не видеть насмешливого сочувствия на лице ведьмы.
- Зачем? - спокойно спросила Элена и провела призрачной рукой по загривку бестии. Вилка, встрепенулся, поднял голову, принялся оглядываться по сторонам. - Зачем тебе искать тех, кто тебя предал?
- Я хочу спросить их - почему? Просто посмотреть им в глаза и спросить - почему?