Начальник охраны подбежал к Мари-Клэр и, бросив на ходу: «Теперь вы уже сами с ними поработайте», быстро ушёл докладывать капитану Крамеру о своём успехе. Солдаты повернули за ним, оставив двух советских девушек на широком плацу. Мари-Клэр смотрела на них застывшим, взглядом. Она напряжённо ждала, когда они приблизятся к ней. Сейчас она уничтожит остатки сопротивления в этих девушках, сломит их волю, заставит покориться. В этом она была уверена.
Таня Егорова шла, крепко обняв свою подругу за талию. Мария Дорошенко почти висела на её руках. Казалось, будто Таня не только поддерживает девушку, а несёт её. Голова Марии лежала на плече подруги. Её глаза были закрыты. Только губы вздрагивали при каждом: шаге, складываясь в короткую, едва уловимую гримасу боли.
Таня Егорова твёрдо ступала по земле. Высокая и крепкая, она надёжно поддерживала подругу. Девушка считала очень важным, чтобы создалось впечатление, будто Мария идёт сама, будто её не ранили немцы, не одержали победу над ней. Увидев на плацу Мари-Клэр и-выстроившихся женщин, Таня сразу поняла, для чего устроен весь этот парад. В её светлосерых глазах сверкнула короткая искорка, и девушка повела подругу к скамейке, минуя Мари-Клэр. Голова Тани ныла от тяжёлого удара, на светлых волосах запеклась кровь, но девушка не чувствовала боли. Она думала только о Марии. Сейчас нада было выдержать последнее испытание, и для него Таня собирала все свои силы.
Она осторожно подвела Марию к скамье и медленно опустила на разогретую солнцем доску. Мария почти упала, и тогда всем стало ясно, каких усилий стоило Тане вести подругу.
Мари-Клэр плавной походкой подошла к Тане. Хлыст мелко дрожал в её руке. Она остановилась в трёх шагах от скамьи.
— Как же вы всё так плохо организовали, что пришлось возвращаться? — тихо спросила она. — И разве вы не знаете, что комендант лагеря запрещает садиться на скамью? Встаньте!
Последнее слово она произнесла срывающимся голосом. Таня не шевельнулась. Она взглянула прямо в глаза Мари-Клэр. Такого дерзкого, такого вызывающего взгляда надсмотрщице ещё не приходилось видеть в концентрационных лагерях. Мгновение смотрели они друг другу в глаза, потом Таня сказала громко, чтобы все могли слышать её:
— Отойди, Мари-Клэр.
— Что такое? — глаза надсмотрщицы расширились, будто она увидела перед собой страшную опасность.
— Я сказала: отойди, — повторила Таня.
— Да я тебе сейчас… — Мари-Клэр сделала шаг к Тане, но девушка вдруг резко поднялась ей навстречу. Она стояла перед надсмотрщицей, и лицо её горело таким гневом и ненавистью, что Мари-Клэр не осмелилась сделать второй шаг.
— Слушай, — сказала Таня, не отводя взгляда, — отойди, или я тебя убью. Задушу…
И девушка сделала короткий жест рукой. Надсмотрщица отскочила, как ужаленная.
— Вот ты какая! — крикнула она, не осмеливаясь приблизиться к Тане. — Я тебе сейчас приготовлю прогулочку по огоньку. Будешь знать. Твоё счастье, что капитан занят. Не то бы ты кое-что узнала…
Эти слова Мари-Клэр выкрикивала, отходя всё дальше от Тани. Она чувствовала на себе насмешливые взгляды женщин и шла всё быстрее, торопясь вернуться сюда и доказать всем свою силу.
Когда уродливая фигура в узких военных штанах исчезла за бараками, Таня вдруг обмякла и медленно опустилась на землю, положив голову на лежащую без сознания Марию.
И в то же мгновение шеренги сломались. Одни женщины подошли к русским девушкам, другие, наоборот, поспешили отойти подальше. Третьи остались на своих местах. Но все они удивлялись смелости девушки, все они думали и говорили только о Тане и её разговоре с Мари-Клэр.
Первой к Тане подошла Джен Кросби.
— Как вы можете с ней так разговаривать, Таня? — волнуясь, сказала она. — Это же верная смерть, подумайте об этом…
— Я от этого не много потеряю, Джен, — устало ответила Таня. — Всё равно меня теперь повесят. Принесите лучше воды. Марийка ранена, и немец страшно ударил её сапогом.
— Сейчас принесу, Таня, — сказала Гильда Иенсен и быстро побежала к бараку.
— Зачем вы так говорите, Таня? — сказала Джен. — Не может быть, чтобы вешали за попытку убежать.
— Всё может быть, Джен. Вас за это, наверное, не повесили бы, а меня непременно повесят. Советских людей здесь не милуют, а мы уже третий раз пытаемся бежать.
Гильда подбежала к скамье, неся в жестянке немного тёплой, нагретой солнцем воды.
— Нет холодной, — как бы извиняясь, сказала она. — Пришлось набрать из бака.