— Принесите скамью и поставьте сюда, на середину, — приказала Мари-Клэр.
И тут она увидела Марийку Дорошенко, распростёртую на скамье, и сидящую возле неё Таню Егорову. Надсмотрщицу передёрнуло от такой дерзости. Она повернулась к Тане всем корпусом.
— А тебе что, перед виселицей захотелось получить отдельное приглашение? Встать немедленно!
Таня не шевельнулась. Она продолжала глядеть в неподвижное лицо подруги. Мари-Клэр подбежала к скамье и взмахнула хлыстом.
— Я должна повторять? — прохрипела она.
Высоко занесённый хлыст дрожал в её руке. Ещё мгновение — и он упадёт на распростёртое тело Марийки.
Таня Егорова медленно подняла голову, и, словно ожегшись о её взгляд, Мари-Клэр отступила на шаг.
В полной тишине прозвучал голос Тани:
— Опусти хлыст, Мари-Клэр. Она умерла.
Толпа женщин качнулась и снова застыла в напряжении. Джен Кросби почувствовала, как горячая волна гнева опять захлёстывает её.
Мари-Клэр медленно опустила хлыст. С минуту она стояла, как бы раздумывая, что ей следует предпринять, затем резко повернулась к Жанне и истерически закричала:
— Сбрасывай свои лохмотья! Сейчас я тебе пропишу демократическую журналистку. Слышишь? Сбрасывай лохмотья!
Жанна не двинулась с места, и это ещё больше разозлило Мари-Клэр.
— За каждую потерянную секунду ты получишь лишний удар, — кричала она. — Слышишь — лишний удар…
— Оставьте её, Мари-Клэр, — вырвалось громко у Джен Кросби.
Надсмотрщица недоуменно взглянула на англичанку.
Не ослышалась ли она? Неужели это происходит в концентрационном лагере?.. Да, всё это натворили русские девушки. Они попытались убежать, они взбудоражили самых смирных. Надо действовать беспощадно.
— После неё ты ляжешь на эту скамью, Джен Кросби, — крикнула Мари-Клэр.
У Джен перед, глазами поплыли красные круги. Долго сдерживаемый гнев прорвался неудержимо. Джен бросилась к надсмотрщице;
— Проклятая! Лучше смерть…
Она кинулась на Мари-Клэр так неожиданно и стремительно, что надсмотрщица не успела отступить. Круг женщин мгновенно сомкнулся, послышался крик и треск разрываемой материи. В воздухе замелькали кулаки.
Тогда из толпы разгневанных женщин вырвалась Джен Кросби. В её широко раскрытых глазах застыл ужас. Она была смертельно бледна, побелевшие губы мелко дрожали.
— Погодите, погодите! Вы убьёте её, — кричала Джен, пытаясь оттащить то одну, то другую женщину. — Мы все погибнем. Отпустите её.
Но на слова Джен никто не обращал внимания. Послышался дикий, протяжный крик Мари-Клэр, и всё стихло. Толпа расступилась. На белом, освещённом ярким солнцем плацу лежала мёртвая надсмотрщица в изорванной униформе.
Плац сразу опустел. У скамьи остались лишь несколько женщин и Таня, всё время неподвижно сидевшая у тела Марийки.
— Что вы наделали? — причитала Джен. — Теперь никто не выйдет отсюда живым.
— Вы уже испугались, Джен? — удивлённо спросила Мария Стоянова.
— Это была непоправимая глупость! Вы же сами говорили, что это ничего не изменит.
— Кроме того, я говорила, что помогу вам расправиться с Мари-Клэр. Своё слово я сдержала так же, как и вы своё. Признаюсь, я даже не думала, что вы решитесь рискнуть своей жизнью.
— Значит, вы… вы… — задыхаясь, сказала Джен, — вы считаете, что я убила Мари-Клэр? Но я не хотела этого. Ведь я кричала вам: остановитесь. Что же теперь будет?
— Не нервничай, Джен, — сказала Гильда Иенсен. — Всё равно, из этого лагеря никто не выйдет живым, независимо от того, будет или не будет жить Мари-Клэр.
Джен вдруг с полной ясностью представила себе, что произойдёт. Сейчас появится капитан Крамер, ему скажут, кто первый бросился на Мари-Клэр, и Джен поведут на виселицу.
Джен в отчаянии подбежала к телу Мари-Клэр. Может, ещё не всё потеряно, может, она ещё жива?
Но злые тёмные глаза надсмотрщицы застыли, устремлённые в небо. Джен попыталась поднять голову Мари-Клэр, — глаза оставались неподвижными.
Джен проклинала мгновение, когда не сумела сдержать себя, дала волю этому безумному порыву. Неужели она никогда не научится владеть собой? Поздно… Поздно думать об этом.
— Что теперь будет со мной, — простонала Джен, — что вы со мной сделали? Я ведь кричала вам остановитесь…
— Молчите, Джен, — сухо сказала Мария Стоянова, — оставайтесь хотя бы в наших глазах героиней.
— Да, вам легко это говорить, а я жить хочу. Понимаете — жить…
— А я думала, Джен, что у тебя настоящая, смелая душа.