По коридору, странно вихляясь и переламываясь, словно конечности и туловище изгибались в произвольных местах, в сторону Пауля быстро двигалась фигура, замотанная в лохмотья фиолетовых полотнищ с алтарей. Края одеяния волочились по полу, цеплялись за крупные обломки камней и обрывались клочьями. Оружия в руках существа не было, но среди болтающихся лоскутов легко могли скрываться ножны, и не одни. Пауль напрягся, пытаясь заставить онемевшее и буквально горящее от боли тело подняться с пола, но только бессильно хрипло зарычал, наблюдая, как враг танцующей походкой приближается к нему.
В паре шагов от Пауля визитёр вдруг остановился, будто бы сложился втрое и сел-упал на пол, так что голова его оказалась почти вровень с лицом лучевика. Из лохмотьев вынырнули худые белые кисти, взметнулись вверх и на мгновение замерли у краёв скрывающего лицо капюшона. Пауль, оцепенев и судорожно смаргивая мутную пелену, смотрел на светлые пятна на фоне серо-фиолетовой ткани. Пятипалые человеческие руки…
Пришелец наконец откинул капюшон. С иссохшего бледного лица на Пауля уставились горящие лихорадочным блеском человеческие глаза. Такие знакомые глаза…
Откуда они так хорошо, так страшно и болезненно знакомы?
Паулю вдруг захотелось заплакать.
Неправда, это неправда…
Нет!
Зеркало в ванной.
— Здравствуй, сынок, — Арнольд Ланге улыбнулся беззубым ртом и провёл ладонью по испещрённому шрамами лысому черепу.
Пауль уронил голову на острые черепки и заскулил, захныкал, как ребёнок.
Затылка что-то коснулось, и по позвоночнику прокатилась волна ментоловой обезболивающей прохлады. Пауль судорожно вздохнул и, боясь доверять своим ощущениям, медленно напряг мышцы рук и снова приподнял голову — чтобы встретиться взглядами с копией своих глаз.
Точнее, посмотреть в глаза, копией которых являлись его собственные.
— Как… — вопрос рванулся из груди и застрял в горле, сдавленный новым приступом боли. Арнольд сильнее надавил на затылок Пауля, прогоняя жгучее пламя прохладой ладони.
— Сложно сказать, — голос его звучал спокойно и устало, так по-человечески, по-домашнему, что контраст между ним и невообразимой, ни на что не похожей внешностью говорящего был почти нестерпимым. — Я и сам не очень-то понимаю, как я выжил. А иногда всерьёз сомневаюсь, что на самом деле выжил… Тебе полегче? Ты сильно ранен. Я помогу чем смогу, но, к сожалению, здесь и сейчас я могу очень мало, — Арнольд так отчётливо выделил интонацией эти «здесь и сейчас», что у Пауля тут же возникло множество новых вопросов. Видимо, они не требовали произнесения вслух и безошибочно читались на его лице, потому что Арнольд тепло и понимающе улыбнулся. Убрав ладонь с затылка Пауля, он отодвинулся чуть дальше и уселся поудобнее, скрестив ноги. — Я расскажу тебе всё, что смогу, — сказал он. — Но не могу обещать, что ты всё поймёшь — и даже что всё запомнишь. Таковы правила этого места. Мы сами до сих пор не научились отличать галлюцинации от реальности во всех случаях. А ведь я здесь уже пятнадцать лет…
— Мы?.. — выдохнул Пауль, поднимая голову.
— Да, мы. Я здесь не один, конечно. Мы живём небольшой изолированной общиной — те, кто продолжает эксперименты на свой страх и риск.
— Л-люди?
— Не только. В нашем поселении шестеро людей и пятнадцать эорда. И иногда к нам присоединяется один Незримый, но появляется он очень редко, и я так и не понял, с какой целью. Но это неважно. Мы обосновались в заброшенной лаборатории на седьмом слое — туда даже сами эорда забираются нечасто — и продолжаем серию экспериментов по созданию гибрида, устойчивого к проклятию… У вас там, наверху, его называют нейрочумой. Мы пользуемся той терминологией, которая привычнее для наших коллег. Ты ведь знаешь, какова причина появления вируса?
Пауль отрицательно помотал головой.
— Знаешь, — Арнольд снисходительно улыбнулся, — просто не можешь поверить сам себе — в то, что знание, полученное таким образом, есть настоящее знание, а не выдумка и не галлюцинация измученного страхом рассудка. Так? — он пытливо уставился в глаза Паулю, и тот вынужден был кивнуть. — Вот видишь… Проблема заключается в том, что кто-то когда-то решил нарушить естественный порядок вещей. Вмешаться в жизнь и развитие целого биологического вида. Усовершенствовать его, подогнать под свои стандарты. — Арнольд скривился. — И что из этого вышло? Раса эорда вымирает, Незримые теряют влияние и ищут нового симбионта… Люди сопротивляются и создают некую вакцину, которая может защитить их разум от вторжения. Но времени на тестирование у них мало, и в результате побочный эффект от вакцины оказывается едва ли не опаснее, чем сама инвазия…
— Люди… создают?
— Да, ты удивлён? Там, наверху, — Арнольд с усмешкой помахал рукой потолку, — среди так называемых «бунтовщиков»-антицерковников распространено мнение, что Милфорд заключил союз с Незримыми, чтобы получить некую панацею от всех болезней, под видом которой ему как раз и подсунули вирус нейрочумы — в виде ребакта. На самом деле всё было не так. Наша экспедиция нашла доказательство того, что Незримые уже давно — может, пару веков — пытаются найти способ воздействия на человеческий разум. Но пока все их попытки заканчивались неудачей. Возможно, у людей изначально более слабая психика, и мы не годимся для того, чтобы быть носителями разума Незримых, кто знает… Но после визита группы Милфорда в Катакомбы у обеих сторон появились новые сведения друг о друге, скажем так… Кто-то из Незримых — тех, кого я с нашей, человеческой точки зрения мог бы назвать нормальными — передал Милфорду некий артефакт — можешь считать его установкой для синтеза препарата, повышающего устойчивость к ментальному воздействию. Вам он известен под названием Священного Сосуда. Милфорд, который видел здесь результаты экспериментов Незримых над людьми, был, мягко говоря, в шоке и немедленно приступил к изготовлению и распространению этого препарата. А побочные эффекты проявились позже. Впервые случаи заболевания нейрочумой были выявлены ещё в середине семидесятых. А в 1993 году, как раз за полгода до спуска нашей экспедиции в Катакомбы, вспышки участились. Возникла угроза эпидемии. И скрывать правду становилось всё труднее. Теперь понимаешь?
Пауль только молча кивнул. Руки, на которые он опирался, затекли, и он неуклюже перевернулся на бок и сел. Боль отступила, но он понимал, что это временно: тело ощущалось как наполненный ледяной водой мешок.
— Нас отправили на встречу с Незримыми, — продолжил Арнольд. — На переговоры. Но нас не хотели видеть, не хотели слушать. И… Закончилось всё плохо, — он отвернулся и глянул куда-то в сторону.
— А мы? — спросил Пауль. Что-то тут было не так, что-то не стыковалось в рассказе этого человека — предположительно, его отца… Или наведённого Незримыми морока? Или собственной галлюцинации? — Мы — тоже результаты каких-то экспериментов. Каких? Кто их проводил и с какой целью?
— А вот это самое сложное, — Арнольд строго посмотрел на него. — Мы девятеро — все члены экспедиции, за исключением Лестер — были служащими предприятия по производству вакцины. И мы первыми узнавали о её побочных эффектах. В конце концов, именно на нас и наших коллегах она тестировалась в первую очередь… Лаборатория в Берроуэне — это закрытый город, в котором расположен завод, ты ведь знаешь? — работала над проблемой устойчивости к проклятию и к ментальному воздействию Незримых одновременно. Они пробовали разные сочетания факторов — вакцинировали и не вакцинировали детей ребактом, вносили генные модификации — наверняка у кого-то из вас есть некие обострённые или наоборот, притуплённые способности, верно?.. В общем, узнай общественность об этих экспериментах, шуму было бы много, сам понимаешь. Поэтому — да, я признаю, мы отдали на лабораторный стол собственных детей. А что нам ещё оставалось? Ты поступил бы иначе, сын? На одной чаше весов — одно дитя, на другой — миллионы детей, которые или станут рабами монстров, или сами превратятся в чудовищ…