— Говоря о депрессии, — начала она, — вы имеете в виду, что она была психически нестабильна?
Лисе-Лотт вздохнула.
— Нет. Хотя у нее и раньше были проблемы на нервной почве, но… Конечно, это был период, в самом начале, когда она узнала, где находился Ларс после того, как ушел из дому. Тогда она могла позвонить ночью и… была не в себе. Как-то она приехала сюда и устроила сцену. Но это прошло. Потом она в основном судилась из-за вещей, их совместно нажитой собственности. Это было давно, как вы понимаете. Я думаю, Ларс уже не общался с Марией в последние годы.
— А с сыновьями?
— С Юакимом и Виктором? Не часто, к сожалению. Ларс сильно переживал из-за этого. Он, пожалуй, пытался, но… они, наверное, считали, что он бросил семью. Ведь мама убедила их в этом, и они были на ее стороне. Дети обычно так и делают. В любом случае они отказывались приезжать сюда, хотя иногда встречались с отцом вне дома — в пиццерии или где-то еще. Нет, Ларса мучила вина из-за мальчиков, больно было смотреть. У меня-то нет детей. Не получилось с первым мужем, хотя сначала мы хотели завести ребенка. Мы никак не могли разобраться, чья это вина, и вдруг оказалось слишком поздно.
Бекман, сама родившая первого ребенка ближе к сорока, хотела было запротестовать и доказать преимущества взрослых мам, но прикусила язык и вместо этого постаралась, что-бы Лисе-Лотт не сбивалась больше на чувства.
То, что люди в шоковом состоянии начинают на допросе рассказывать полиции о своих сокровенных мыслях и чувствах, обычное явление. И лишь потом понимают, что это делает их еще более уязвимыми. Это было балансирование, поскольку большая часть разыскной работы заключалась в попытках заставить людей выложить то, что они охотнее всего хотели бы скрыть. В любом случае теперь она не считала, что Лисе-Лотт как-то причастна к смерти своего мужа, и скоро они получат этому подтверждение, поговорив с турагентством.
В тот самый момент, когда Бекман собиралась предложить еще чаю, в дверях показалась женщина в красном стеганом пальто. Ее каблуки простучали по паркету, и через секунду она была уже рядом с Лисе-Лотт и обнимала ее.
— Дорогая моя!
Она стала судорожными движениями укачивать сестру, на сильно накрашенных ресницах заблестели слезы. Телль захлопнул блокнот, незаметно затушил сигарету о подошву своего ботинка, поскольку не нашел пепельницу, и кашлянул.
— Лисе-Лотт, мы еще поговорим с вами, но пока достаточно. Примите, пожалуйста, наши соболезнования.
Он встретился взглядом с женщиной поверх склоненной головы Лисе-Лотт, и та кивнула ему. Она позаботится о сестре. Теперь они могли уезжать.
10
Краска отслаивалась большими кусками, и деревянный подоконник напоминал на ощупь холодную намокшую губку для мытья посуды. Должно быть, вода годами лилась на внутреннюю сторону окна. По утрам тонкий слой изморози скрывал вид на поленницы и навозные кучи на краю поляны. Окна следовало утеплять или менять.
Сейя вздохнула. Если человек вырос в квартире, как она, то ничего не смыслит в содержании дома. Позади нее, в деннике, который успел соорудить Мартин до своего исчезновения, фыркал Лукас. Денник был из грубого, необработанного дерева, с зеленой дверью. На самом деле это вовсе не конюшня, а старый сарай — здесь у старика Грена, прежнего владельца дома, находилась столярная мастерская. Возле одной из стен так и стоял верстак, и на нем были навалены мешки с овсом и ведра. Батареи обогревали площадь примерно в два метра вокруг себя.
После такой холодной ночи, как сегодня, Сейю мучила совесть, когда скрипучая дверь отворилась и стала видна неуверенно мигающая лампочка и Лукас, щипавший сено в жутко дорогой оливково-зеленой попоне, которую она купила еще в начале ноября. В конюшне было так же холодно, как на улице.
Она оборудовала его жилище соломенной подстилкой, толстой, словно пружинный матрас, и положила перед стойлом ковер, хотя Мартин и говорил, что это глупо. Сейчас, с приближением Рождества, она даже поставила на маленькое трухлявое окошко подсвечник, который зажигают во время адвента. Она пыталась убедить себя, что все по крайней мере выглядит уютно, а скоро уже весна.
Сейя обхватила шею Лукаса и спрятала лицо в его встрепанной гриве. На самом деле она и в лошадях не разбиралась. Никогда не была одной из тех девочек, которые все свое время проводят в конюшне. Подобно многим другим детям она начала заниматься в школе верховой езды, но с тех пор как ее маме пришлось уйти с работы преподавателя родного языка, их семейная экономика постоянно находилась в затруднительном положении. Ей никогда не говорили, что ходить в школу верховой езды дорого. Скорее можно было понять между строк и по настроению, когда следовало оплачивать счета, что от всего не являющегося жизненно необходимым нужно отказаться. Она перестала заниматься верховой ездой — посещала вместо этого муниципальную школу фортепиано и пела в хоре. Курс художественного слова в досуговом центре тоже был бесплатным.