Она невольно задавалась вопросом, играет ли Кристиан Телль в теннис. Ей нравился Телль — как коллега. Они были, так сказать, совместимы. И хотя он иногда мог быть резким, она чувствовала, что он ее уважает. Однако мысль общаться с Теллем в нерабочее время представлялась абсурдной.
Пожалуй, Кристиан Телль как частное лицо вообще казался абсурдным — если такой Телль существовал в принципе. Он никогда не говорил на работе о своей частной жизни. Проще было поверить, что у него нет ничего существенного помимо работы. Хотя, с другой стороны, что ей об этом известно? Ничего.
Бекман на мгновение представила себе, что думают коллеги о ее частной жизни. Вероятно, тоже считают достаточно скрытной. Всегда ли она была такой? Она вдруг усомнилась, как обычно сомневалась в том, что происходило в ее жизни до встречи с Ёраном: было ли это в действительности или являлось лишь частью расплывчатого давнишнего сна, который она помнила лишь потому, что другие порой напоминали ей о нем. А теперь, когда ее мама стала терять опору под ногами и медленно погружалась в непонятный мир старческого слабоумия, никто особо не ворошил ее прошлого.
Немногие друзья появились уже после знакомства с Ёраном десять лет назад. По крайней мере раньше она общалась с ними, до того как появились дети и жизнь превратилась в плотное расписание без пробелов.
Да, пожалуй, на работе ее считают человеком закрытым. «Повышенное чувство собственного достоинства» — она часто слышала такую характеристику. Ей это нравилось. Звучало солидно. Но на самом деле это не вопрос характера: Бекман просто-напросто никогда не считала, будто ее частная жизнь достаточно репрезентативна для такого специалиста, как она, какой она сама себя воспринимала и какой, она знала, ее считают другие. Эта стена редко давала трещину.
Однажды, еще до рождения детей, Рене Гуннарссон пришла на работу рано утром и застала заплаканную Бекман в столовой. Ёран к тому моменту уже пару недель как исчез после мучительной ссоры, и, чтобы не оставаться в пустом доме, она приезжала на работу задолго до рассвета. А в ночные часы сидела в своем кабинете и таращилась на дела о разводах.
Когда Рене появилась с объятиями и словами утешения, она совсем расклеилась. Они сидели в соседнем кафе для таксистов, пока не приехали остальные коллеги, и Бекман несколько часов рыдала. Она рассказала, какой одинокой чувствовала себя все эти годы, живя с Ёраном, как все менее походила на того человека, которым сама себя считала, а была вместо этого кем-то ей незнакомым и несимпатичным.
Потом она стыдилась не того, что показала свою слабость. Не своих слез. Ей было стыдно, что Ёран снова вернулся домой несколько недель спустя. Что жизнь продолжалась так же, как и до его исчезновения. И что это был не первый и не последний раз.
Нет, она никогда бы не доверила кому-то свою частную жизнь. По крайней мере никому из тех людей, чье уважение ей важно сохранить.
Женщина с внутренней силой — ведь ей, наверное, хотелось бы, чтобы ее рассматривали именно так, — не тростинка, колеблющаяся на ветру, и не лакмусовая бумажка, отражающая настроения другого человека. Не то что она успешная на работе, но в остальном совершенно подневольная. Когда дело касалось любви, она воспринимала себя именно так.
Женщина с чувством собственного достоинства принимает правильное решение, чтобы потом его придерживаться, какой бы одинокой себя ни чувствовала. Как бы больно ни было сознавать, что совместная история внезапно осталась в прошлом.
В сумочке зазвонил мобильный. Она выбежала в коридор и выругалась, не успев ответить на звонок. Пластиковые кухонные часы показывали, что пора будить детей. Старинные настенные часы, доставшиеся ей от дедушки, большую часть их совместной жизни с Ёраном пролежали в ящике в подвале, поскольку Ёран считал их некрасивыми. Часы были первым, за что она бралась в те периоды, когда Ёран не жил дома. Как только он в гневе удалялся, упаковав сумку и резко рванув машину с места, а она еще больше злилась, чем расстраивалась, и чувство свободы еще было сильнее одиночества, она вешала дедушкины часы.
Когда она думала об этом, такой молчаливый триумф казался ей безумно печальным. Много раз она собиралась выбросить часы и нарушить сложившуюся схему, но так и не сделала этого. Патетика заключалась не в самих часах, а в том, что они являлись действующим лицом в жизни ее сдерживаемых чувств. Она орала на Ёрана так, что соседи вызывали полицию, а ей приходилось прятаться в подвале, чтобы патрульный экипаж случайно не узнал ее.