В июле две тысячи первого года случилось еще одно маленькое чудо: Фефо с моей минимальной помощью сдал последние два хвоста и записался слушателем в университет на следующий год. Разумеется, это был частный университет, не публичный, как мой — бесплатный и плохо организованный.
Я считал экономику своим основным интересом в университете (да, мне тоже иногда надо есть), а социальную работу — побочным (полное самоотречение — это уж слишком).
Поймите правильно: мне нравится помогать людям, работать в трущобах вместе с прихожанами нашей церкви. Если честно, после того, как побываешь там хотя бы раз, ты будешь чувствовать себя дерьмом, если не попытаешься хоть что-то сделать, и я верю, что наши усилия могут изменить жизнь людей к лучшему. Но где-то глубоко в душе я знаю, что не выдержу долго такую тяжелую работу.
Что меня больше всего поразило во время наших эскапад в трущобных окраинах — это люди. Многим негде голову приклонить; наркотики, криминал и равнодушие общества медленно убивают их, но некоторые продолжают бороться за то, чтобы вырваться оттуда.
Может быть, вы будете настолько добры, что назовете меня идеалистом, а не идиотом, но когда мои одноклассники пытались уговорить девушку из трущоб «обслужить их» за бутылку пива или за обед, мне становилось тошно, потому что я искренне убежден, что это тоже насилие, даже если девушка охотно соглашается. Возможно, я романтик, или просто слишком много ходил на уроки религии, но я не могу представить себя снимающим девицу на одну ночь, я хочу серьезных отношений, семью, и поскольку прекрасно понимаю, что мне нечего предложить девушке, я просто никого себе не ищу. Иногда я думаю, что опоздал родиться, мне больше подошел бы XIX век. Если послушать Фефо, то я печальный случай: женюсь на девушке из прихода, заведу много детей, буду работать бухгалтером, пока не умру от скуки, заставив скучать заодно и окружающих. «Даже имя у тебя старомодное — Гунтрам.* Да такого никто никогда не слышал!» Странно, но нарисованная Фефо перспектива казалась мне привлекательной.
Но пора вернуться в настоящее и рассказать, почему я купил тебя, Дневник. Две тысячи первый год стал для меня удачным. Я работал с девяти до четырех в одном из лучших книжных магазинов, управляющий хорошо ко мне относился, коллеги были такими же студентами — мы друг друга прикрывали — и я успевал в университет на вечерние лекции. Записался на несколько предметов, и приходилось крутиться, чтобы все успевать, но я был доволен. Нормальная квартира, хорошие соседи, близко от университета и работы. Денег, конечно, маловато, но хватало на то, чтобы заплатить за жилье, книги и еду. Мой день начинался в семь утра и заканчивался не раньше одиннадцати вечера. Судьба улыбалась мне. Поэтому я не удивился, когда Фефо одним знойным летним вечером принес хорошие новости.
Мы едем в Европу! Своего рода «Обязательный Культурный Тур для аргентинцев», призванный привить немного хороших манер деревенщине, который сидит внутри каждого из нас. Мать Фефо решила, что он и его спутник, в качестве тормозного прицепа, должны посетить главные достопримечательности: Париж, Лондон, Рим, Милан, Венецию, Флоренцию, Мюнхен и Берлин. Чтобы избежать искушений, бюджет ограничен — (слышали когда-нибудь о хостелах и студенческих проездных?) дешевые авиарейсы и тому подобное. Мать Фефо оказала мне честь, прочитав длинную речь о ценности нравственности, хороших манер и умеренности, и мне вменялось в обязанность следить за тем, чтобы мой юный подопечный придерживался всех этих добродетелей.
Простите, что?! Мне девятнадцать, а ему двадцать три. И я должен воспитывать Фефо?! Без шансов! Тем не менее сенатор и ее блудный сын сидели в моей скромной гостиной (она же кухня), пребывая в абсолютной уверенности, что это гениальный план. Как по мне, нелепая и смехотворная идея.
— Давай, Гунтрам, скажи «да». Я буду вести себя хорошо. Ты же всегда мечтал там побывать.
В его словах был определенный смысл, и хотя об этом не упоминалось, все присутствующие прекрасно понимали, что мои шансы совершить такое путешествие своими средствами близки к нулю.
— Мне все лето надо работать, — неуверенно сказал я, с преувеличенным вниманием размешивая сахар в чашке.
— Ерунда, Гунтрам. С Мартином мы договоримся. Ты возьмешь отпуск с середины декабря. Это хорошая возможность для тебя, — безапелляционно заявила мать Фефо.
— Ты не можешь отказаться от такого предложения, — поддакнул друг, подмигивая мне.
Guntram — дословно «ворон войны», древнегерманское мужское имя. прим. переводчика
========== "2" ==========
Вот так я и оказался в Венеции. Мы всего пять дней пробыли в Париже, когда моего анфан тэррибль вдруг потянуло под итальянское солнце. Все-таки немного французского я, никогда не делавший особых успехов на уроках, за эти дни понахватался. Кто знает, может, даже привыкну без смущения показывать паспорт со здешним гражданством. Я купил для него обложку, главным образом из-за изображения кролика – фрагмента «Дамы с единорогом»*. Мне повезло: Фефо бросил меня в Латинском квартале, и я успел забежать в Музей Клюни и полюбоваться на прекрасные гобелены, перед тем как его закрыли. Все правильно: посещать музеи за день до Рождества – не лучшая идея. На следующий день, двадцать четвертого декабря, я отправился на мессу в Нотр Дам (в ушах до сих пор звучал смех Фефо, когда я сказал ему о своих планах), а потом просто бродил по городу, рассматривая спешащих домой людей и пытаясь понять, что они говорят.
Я чувствовал себя, словно оказался в ожившей мечте: прекрасный город, полный огней, элегантный и изысканный – такой резкий и болезненный контраст с моим беспокойным Буэнос-Айресом после падения Президента. Возвращение в хостел на метро немного развеяло охватившую меня меланхолию. Продавец кебабов, который тоже не говорил на французском (ладно, не на том псевдофранцузском для иностранцев, которому меня учили в школе), помахал мне рукой:
— Ajourd'hui Fiesta eh?** – сказал он, заразительно смеясь.
Было невозможно устоять против его счастливой улыбки, поднимающей настроение. Он приехал в Париж двадцать четыре года назад из Феса***.
В хостеле все студенты уже готовились к большой рождественской вечеринке. Фефо, как водится, успел найти и познакомиться с аргентинцами и американцами. Еще подружился с несколькими французскими девушками, рассказывая им ужасы об аргентинском кризисе (кто сказал, что кризис был несчастьем для всех? Клянусь, некоторые умеют делать деньги даже из камней). Было всего семь вечера, а они уже все напились. План состоял в том, чтобы отмечать до двенадцати в отеле, а потом пойти на дискотеку в Пигаль. Я – человек тихий, и к полуночи с меня было достаточно шума, сигаретного дыма, пьянки, болтовни вперемежку на английском, французском и испанском, и больше всего на свете хотелось отползти в кровать – может, хоть головная боль станет тише.
— Фефо, я иду спать. Устал до смерти, — крикнул я ему.
— Что?!
— Спать. Сейчас.
Проклятая музыка.
— Ни в коем случае. Идем с нами. Давай, Гунтрам, тебе же не семьдесят лет! Будет круто, вот увидишь!
— Верю. Чем меньше я буду знать, тем проще мне будет соврать твоей дорогой мамочке о твоем времяпрепровождении. Увидимся утром.
— Здесь остаетесь только ты и еще двое американских солдат из Германии.
— Вот видишь – я должен поддержать соотечественников.
— ОК. Не забудь попросить у них теплого молока на ночь, малыш. Может, у них есть с собой бутылочка, — сказал он с улыбкой шире, чем у Чеширского кота.