Я кивнул вниз и спустился на пролёт. Бросил пакет на подоконник, высыпал из него все имеющиеся там сокровища.
— Это чё? — удивился Гриша, спустившись следом.
— Это… — Я помолчал, пытаясь сформулировать адекватный ответ, чё это. — Ну как тебе сказать… Я долго думал. Просто так прийти и извиниться — это как-то голословно, такие вещи нужно закреплять. Закрепить можно, покурив вместе — но ты не куришь. Ещё можно выпить, но мы не в том возрасте, да ты, наверное, и не пьёшь. Я прикинул, что у нас сейчас может сойти за трубку мира… Не знаю. Я запутался, Гриша. Преломи со мной этот «Сникерс», что ли. Если я тебе не противен после всего, что сделал.
Я разорвал упаковку и, отломив себе кусочек, всучил офигевшему Грише остаток. Он посмотрел на шоколадку, с которой, как в рекламе, свешивалось карамельное щупальце. На меня. Снова на шоколадку. Я, чувствуя себя дрессировщиком, поднёс ко рту свой кусок и откусил. Гриша, выдержав паузу, последовал моему примеру…
— Чё ты кинулся-то? — спросил он, когда мы с ним сидели на ступеньке, и я закурил.
— Уже не важно, — поморщился я. — Перекрыло. Больше не повторится.
— Фигасе — неважно! А если я на тебя так же кинусь?
— Ну, кинься. Полегчает?
Он помолчал. А я, стряхнув пепел на нижнюю ступеньку, сказал:
— Ты ничего мне плохого не сделал. Да и не сделаешь. Я не тебя бил, понимаешь? А что-то в себе. Я не смог бы этого победить иначе. Вот и пришлось…
— Да про тебя правда говорят, что ты — е**нутый, — заметил Гриша.
Я сидел рядом с человеком, который через восемнадцать лет уведёт у меня жену. Впрочем, уже нет. Вряд ли. Я постараюсь не встретиться больше с Дашей. Постараюсь не жениться на ней. Да и откуда они у меня возьмутся, эти восемнадцать лет? Большой-большой вопрос. Вот и получается, что никакого зла на Гришу во мне не осталось.
— Правильно говорят, — кивнул я.
Говорить нам было решительно не о чем. Всё важное было уже сказано.
— Чё, ты когда в школу-то? — буркнул Гриша, теребя упаковку от «Сникерса».
— Через неделю. По идее.
— В смысле, «по идее»?
— В смысле, что не знаю, приду ли.
— Как?
Я пожал плечами:
— Не знаю, найду ли какой-нибудь смысл продолжать этот п**дец, который вы все называете жизнью.
Тут у Гриши что-то замкнуло в мозгу, и он, акробатически перескочив через несколько смысловых пластов, с медвежьей грацией приземлился на нужную тему.
— Ты чё, из-за Катьки, что ли?
— У, — сказал я, затягиваясь. Это можно было интерпретировать и как «да», и как «нет», и как «пошёл нах*й».
— Перед ней тут Рыба извинялся.
— Да ты чё? — удивился я. Уже и забыл про то своё настоятельное пожелание.
— Ага. Мы все офигели.
— И как он с этим справился?
— Нормально, чё. Пошёл потом Семёнову со своего класса ввалил — развеселился.
Я фыркнул. Гриша тоже засмеялся. Потом встал.
— Ладно, — сказал он. — Пойду…
— Давай, — поднялся и я. — Слушай… Заберёшь? — Я кивнул на жвачки и шоколадки, рассыпанные на подоконнике.
— Чё, всё, что ли? — заколебался Гриша.
— Ну, можешь немного бичам оставить.
— А ты чё, разбогател?
— Нормально, — махнул я рукой.
Гриша собрал всё. Вряд ли для него эти нехитрые детские радости были прям «вау!». Всё же семья ни разу не бедная. Но он, кажется, понял основной посыл моего визита. Топор войны мы зарыли.
Баночки под окурки ни на одном лестничном пролёте не обнаружилось. Так я и шёл с дымящимся бычком до самого выхода. А на лавочке у подъезда обнаружил ту самую бабульку. Она уставилась на меня цепким, ничего не упускающим взглядом.
— Гляньте, чё нашёл! — показал я ей окурок. — Вот уроды! Прям дымящийся оставили. Шакальё! Милиции на них нет.
И пошёл прочь, наслаждаясь тишиной, бьющей мне в спину. На душе стало легче. Гораздо легче. Пожалуй, почти все гештальты закрыты, что бы ни означало это загадочное выражение. Если уж уходить, то — завтра. Завтра мама будет работать, и у меня будут целые сутки, чтобы решиться и сделать дело. И чем меньше на мне будет к этому моменту «висеть» — тем лучше.
В прошлый раз ничего не висело, я был свободен, как орёл. И сейчас приближался к этому состоянию. Осталось лишь два визита. Катя была ближе, к ней я и пошёл, чувствуя, как с каждым шагом из тела будто бы исчезает по одной кости.
— Я мягкий шар мяса, — сказал я, запустив окурок в стоящую по дороге урну. — Меня нельзя сломать. Только раздавить.
44
Динь-дон.
Только сейчас я сообразил, что у нас с Катей одинаковые звонки. Это ли не судьба? Как видно, нет. Судьбе нет дела до идиотских совпадений. А может, она всего лишь подъ**ывает ими, чтоб был мотив дёргаться?